Мороз крепчал, становясь пронырливым и жгучим. Издали черный лес казался узкой, темной полоской среди бледно-белого марева непроглядной дали. Он быстро приближался, вставая на пути могучей и мрачной стеной, обретая готовность поглотить любого неосторожного пришельца, посягнувшего на его довлеющее, томительное безмолвие. Манил и очаровывал одинокой, не тронутой красотой и суровой, влекущей загадочностью.
Дремучий лес, зима и стужа: словно триединое начало нового, неповторимого и никем не пройденного пути, всегда влекущая вязь добра и зла, тайны и открытия бытия. В надвигавшихся сумерках невидимо давило безмолвие забытого таежного края. Воздух напоен тишиной; ни птичьего крика, ни хруста на звериной тропе, ни обреченно упавшей на белый, нетронутый снег, вымерзшей ветви, ни даже слабого напоминания о живом. Лишь холодный свет отгоревшего в туманном мареве заката, обреченно твердил о неминуемом приходе ночи. Сумрак окутал лес: все замерло, затаилось – ни звука…
Бегущего поглотила тайга, скованная снегом и льдом, зовущая и властная, великая в своей непостижимости. Застыли стволы могучих сосен, словно каменные изваяния, недвижимы ели; немы, как и глухая тишина. Тянулось ползучее время, нехотя приближая ночь.
Крепкое туловище могучего зверя неведомой силой уводило и стремило вглубь тускнеющей чащи леса. Вперед гнала стужа, торопил голод. Усталость притупилась, однако, стойко давала о себе знать. Исход пятых суток со времени последней, удачной охоты, сулил быть забытым. Тогда ему повезло; жертвой стал олень, совсем еще юный теленок, дикий и неосторожный. Оступившись на излучине каменистого увала, он залег на правый бок, отпустив далеко вперед своих быстроногих собратьев. Заслонил их собой, невольно оставляя гибкое, полное трепета, молодое тело на тропе, для злой, свирепой и безжалостной расправы над собой. Сломанная нога так и не дала возможности встретить врага стоя. Добыча далась легко. Однако, сейчас, это было всего-навсего приятным и ощутимым воспоминанием, давившим из мощных желез зверя белую, пенную, не дающую покоя, слюну. Приходилось, то и дело, сглатывать ее, хватать зудящей пастью невесомый, холодный снег, чтобы хоть ненадолго избавиться от нестерпимого чувства голода.
Здешние чащобы иные… Ничто, казалось, не нарушало сонного покоя этих забытых, нетронутых мест. Окутавшее зверя безмолвие вынуждало тревожно всматриваться, то в низкую поросль молодого пихтача, то в стылые кусты дикого орешника, а то и вовсе, останавливаться; подолгу стоять в заснеженных зарослях, осторожно прислушиваясь и принюхиваясь. Что ждало его там, впереди, за темным, томящим провалом глубокой балки, в чужом краю у перевала?
Помедлив, новоявленный пришелец устремленно продолжал свой нелегкий путь, полный опасных неожиданностей, тайн и тревог, словно нечто неведомое звало и манило его в свои объятья, нашептывая исподтишка: «Зайди… зайди… зайди…»
Волк остановился, поводил носом, втянул пустоту и сухость зимнего, угрюмого леса, насторожился. Из его огромной, раскрытой пасти бугристыми клубами валил пар. Вкрадчивое таинство зимы и ночи окутало всецело. Щелк – тишина… Щелк, щелк и вновь – тишина… Холодно; мороз да покой бал правят. Трещит скованное стужей пространство, зиму терпит…
От долгого, натужного бега и обильных испарений, торс и голову могучего зверя обметало пушинками белого, лохматого и невесомого инея. Прозрачные и мелкие ледяные сосульки, крепко уцепившись за шерсть, свисали больше возле пасти, и на груди. Проваливаясь в мякоть снежных сугробов, он с трудом выбирался и подолгу стоял недвижимо, словно избирая и оценивая тропу. Множество перелесков, где работяга ветер надувал снег слоями, делал его прочнее и бежать становилось легче.
В лютую зиму редко встретишь одинокого, отбившегося от сородичей, волка. Обычно они бродят стаями; так легче пережить холода, проще укрываться от непогоды и бороться с неотступным голодом. Волки-одиночки из числа редких и потому, до конца непонятых людьми, особей. Своеобразный феномен или даже загадка природы. Не каждый смельчак отважится бродить суровой зимой без преданных и надежных собратьев, обрекая себя на голодную смерть среди безмолвия, не находя ни пищи, ни пристанища. Вероятно, для подобных поступков зверя природой положены свои, тайные, неведомые причины и объяснения. И порой то, что познано, изучено и принято людьми на веру, ссылаясь на практику, опыт, относительно непредсказуемого, и непонятного поведения животного, не вполне отвечает полному знанию, и не всегда правда… Человек, по природе своей пытливости и целеустремленности, не однажды убеждался в неоспоримости этого факта.
На исходе прошлого лета одинокий волк, в силу трагически сложившихся обстоятельств, навсегда расстался с волчицей и потомством, состоявшим тогда из тройки волчат; никогда не унывающих весельчаков, и задир. В ту счастливую и беззаботную пору они еще только могли мечтать о настоящей, захватывающей охоте, и большую часть времени проводили в игрищах, по-детски гоняясь за полуживым зайцем или куропаткой, с прокушенным, и обвислым на сторону крылом. Их приносили родители для учений и забавы, возвращаясь после коротких отлучек. А настоящая охота; с погоней и клацаньем клыков, им еще предстояла. Этих несмышленышей, по-своему доверчивых и глупых, не познавших безжалостных законов дикой природы, ждала гибель; обычная, ничем не отличавшаяся от всех прочих, расправа одного хищника над другим, оказавшимся сегодня сильнее…
То было до боли горькое прощание, если конечно можно себе таковое представить, сулившее обернуться непоправимой бедой в грядущую, лютую и долгую зиму. Одинокое и голодное скитание обреченного на гибель волка; без заботливого участия любимой подруги, без утомительной, но необходимой опеки еще не окрепших, малоопытных и глупых малышей. Возможно, именно оно и внесло тот трагический перелом в структуру волчьего существа; во все устои, каноны и правила природного поведения и повадок лесного зверя, нарушило и сломало заложенное давними предками, изменило передающийся с молоком матери инстинкт выживания и самосохранения. Внесло хаос и неразбериху, породило неистребимое, внутреннее зло на все, что только способно было к этому спровоцировать.
Столь во многом доминирующее чувство многократно усилилось природными качествами самой волчьей породы; зверь стал зорче, тоньше и острее воспринимать окружение, наконец просто превратился в дерзкого, бесстрашного и неудержимого мстителя. Незримо аккумулируя чуждую окружающим, внутреннюю энергию, он приобрел фантастическую способность убивать, не неся при этом особого урона. Самоотверженность, безжалостность и напор – это то основное, чем можно было хоть как-то описать и передать неосознанное внутренне-нервозное состояние волка. Его духом всецело овладел порыв отчаянного акта мести, какую бы трагическую развязку он не сулил.
