Впервые афинский флот вошел-вплыл в мое сознание одним зимним днем 1969 года, когда я столкнулся в Нью-Хейвене, на Колледж-стрит, с Доналдом Кэгеном. В заснеженном студенческом городке Йеля его фигуру боксера с походкой моряка легко было узнать еще издали. Я знал его как профессора, совершенно потрясающе читавшего вводный курс древнегреческой истории, но все никак не мог набраться смелости подойти и заговорить с ним. В первый же день занятий Кэген, дабы продемонстрировать характер боевых маневров, велел студентам, сидевшим в первом ряду аудитории, выстроиться в импровизированную фалангу греческих воинов с тетрадями в руках взамен щитов и ручками взамен мечей. Будучи, подобно мне, в Йеле новичком, Кэген тем не менее уже считался гигантом в кругу университетской профессуры. Давая ему пройти, я отступил к краю заледеневшего тротуара, но он остановился, спросил, как меня зовут, и поинтересовался, чем я занимаюсь в Йеле. Я выдавил из себя несколько слов: занимаюсь, мол, археологией и еще выступаю за команду гребцов-первокурсников. Кэген так и просиял:
– Ага! Гребец, стало быть. В таком случае объясните мне кое-что. Осенью 429 года до н. э., после того как Формион побил пелопоннесцев на море, они тайно организовали атаку на Пирей. Фукидид пишет, что у каждого гребца были собственные весла и подушки. Но на черта они, я имею в виду подушки, им понадобились? Путь ведь был совсем недальний.
Целый час, не обращая внимания на холод, мы проговорили о судах и веслах и героях-флотоводцах. Я вспомнил, что в XIX веке американцы придумали специальные подушечки, в которые можно было упираться ногами при гребле. Кэген, в свою очередь, заговорил о тактическом гении упомянутого им малоизвестного афинского флотоводца Формиона, стал говорить о разных других вещах, недостаточное знакомство с которыми не позволяет в полном объеме охватить историю могучего афинского флота, этого оплота свободы и двигателя демократии. При следующей встрече этот великий человек сказал, что банка гребца дает особые преимущества во взгляде на историю Афин и я должен им воспользоваться. Так определилась моя судьба.
Последующие четыре года я посвятил поискам материалов, связанных с гребной техникой античных времен, в надежде понять, каким образом на протяжении целого дня беспрерывной работы веслами афинским триерам удавалось достигать, как говорится в надежных источниках, феноменальной скорости в десять узлов (18,52 км/ч). Помимо того я погрузился в изучение удивительной судьбы Формиона, который одержал целую серию побед, при том что по всем признакам одержать их никак не мог. Неким контрапунктом этим занятиям морем стало комическое представление по мотивам обновленной версии «Лягушек» Аристофана, разыгранное в бассейне спортивного комплекса «Пейн Уитни». В античном оригинале содержится немало отсылок к афинскому флоту как сатирического, так и патриотического характера. Большинство из них в современном варианте не сохранилось, но кульминационным моментом комедии все равно стало шумное кваканье лягушек – состоящий из участников команды Йеля по плаванию хор исполнил старую песенку гребцов «брекекекекс – коэкс», под звуки которой бог Дионис пересекает на ялике Стикс. Веселые были деньки.
Затем, уже в Англии, в Кембридже, работая над докторской диссертацией, посвященной так называемым «длинным кораблям» викингов, я еще глубже погрузился в мир афинского флота, чему способствовало знакомство с Джоном Моррисоном. К тому времени его классическое исследование «Греческие гребные суда» стало для меня библией. В молодости Моррисон занимался философией Платона, но, обнаружив, что никто так и не смог объяснить значения различных морских терминов, которые то и дело встречаются в его диалогах, увлекся новой темой. В результате ему удалось впервые реконструировать действующую модель афинской триеры с ее сложной, состоящей из трех ярусов, гребной системой. А будучи упомянуто в колонке писем газеты «Таймс», открытие Моррисона приобрело общенациональную известность. Предметом самых жарких споров стала максимальная скорость триеры античных времен.
Энтузиасты-последователи решили сколотить триеру, пусть в уменьшенной форме, прямо в саду у Моррисона, жившего в селеньице Грейт-Шелфорд, в четырех милях к югу от Кембриджа. Мне повезло – я оказался среди тех гребцов кембриджской команды, кто принял участие в ее испытаниях. Мы опустили лопасти весел в пластмассовую ванну, установленную рядом с корпусом триеры. Там же я познакомился и с Джоном Коутсом, королевским судостроителем, который, выйдя на пенсию, проявил интерес к этому проекту. Кончилось все сооружением полноценной, один к одному, копии греческой триеры, по схеме Моррисона и под руководством Коутса. А когда много лет спустя я поднялся на борт триеры «Олимпия» в сухом доке невдалеке от Афин, сел на одну из 170 банок и посмотрел на сверкающую гладь залива, на противоположной стороне которого угадывались контуры Саламина, это стало одним из самых счастливых моментов моей жизни.
Даже по окончании Кембриджа, уже дома, где я занял пост профессора археологии Луисвиллского университета, песнь сирен афинского флота продолжала преследовать меня. Занимаясь раскопками на одной вилле в Португалии, я наткнулся на мозаику времен Древнего Рима с изображением мифологического героя Тесея, легендарного победителя Минотавра и основателя афинского флота. А когда уже в Греции я исследовал руины храма Аполлона в Дельфах, узкие темные туннели, которыми я с трудом продвигался вперед, привели меня к месту, где Дельфийский оракул напророчил знаменитую «Деревянную стену» – туманный намек на будущую морскую мощь Афин и победу греков над персидской армадой при Саламине. Читая лекции в Финляндии, я столкнулся с современными викингами, которые словно бы заново открыли древнегреческую технику гребли, не забыв и о подушечках, в которые упираются ноги. Переплыв за день Балтийское море со скоростью – да-да – десяти узлов, они оказались на высоте легендарных достижений афинских триер.
Но ничего бы из этих разрозненных эпизодов не получилось, если бы не новое появление Дона Кэгена. Весной 2000 года он пригласил меня почитать вместе с ним лекции о «великих сражениях античности» участникам традиционного круиза выпускников Йеля. Сходя на сушу в Марафоне, Фермопилах или Спарте, Кэген рассказывал о сухопутных битвах, и я не мог не вспомнить его блестящие выступления в годы моей студенческой молодости. Ну а я воспроизводил ход морских сражений на палубе нашего теплохода «Клелия-2», когда мы продвигались маршрутами афинского флота – через пролив у Саламина, мимо островов Сибота близ Корфу (где разыгралась схватка, ускорившая начало Пелопоннесской войны), с тем чтобы на рассвете достигнуть Геллеспонта, стратегического морского пути, для завоевания контроля над которым афинянам в свое время пришлось положить столько людей и потерять столько судов.
