Судебное заседание в ноябре
Лана
Я привыкла считать себя порядочным человеком.
Добрая, почти бескорыстная, с представлениями о морали и открытым сердцем.
Но, похоже, я ошибалась.
Потому что добрый, бескорыстный человек с открытым сердцем не стал бы поступать так, как действовала я последние несколько месяцев.
Порядочный человек не продолжил бы врать.
Порядочный человек не стал бы обвинять в столь ужасном деянии единственного парня, который когда-либо что-то для него значил.
– Лана, через полчаса мы должны выехать, чтобы наверняка припарковаться у здания суда, – говорит мама, просунув голову в дверной проем. Она разместила нас в номере со смежными комнатами, потому что в последнее время боялась выпускать меня из виду.
Я поднимаю взгляд от стола, грызя кончик ручки.
– Хорошо, я буду готова.
Ее выразительные карие глаза, так похожие на мои, скользят по лежащему передо мной исписанному листку. Выпрямившись, она смотрит на меня осуждающим взглядом.
– Что ты делаешь?
– Пишу письмо Фэй, – лгу я с уверенностью опытного обманщика. В последнее время ложь слетала с моего языка так же легко, как соскальзывает с ножа кусок теплого сливочного масла.
Я была мошенницей и не могла ненавидеть себя еще больше, даже если бы захотела.
Я сглатываю болезненный комок, вставший в горле, и одариваю маму прохладной улыбкой.
– Зачем? Ты ничем не обязана этой девушке. – Ее губы сжимаются в тонкую линию.
– Не начинай, мам, – качаю я головой. – Она была моей подругой, и я должна объясниться перед ней.
– Позволь не согласиться, – мама скрещивает руки на груди, – сегодня будут озвучены все объяснения. Как только ты дашь показания, она сразу поймет, почему ты уехала, не прояснив ситуацию. Это было лучшим решением. Оставь все как есть, дорогая.
Тошнота подступает к горлу, я сильно сомневаюсь, что справлюсь сегодня без мотивирующего толчка. Можно продолжать спорить с ней, но тогда я не успею закончить письмо. А оно слишком важное, чтобы делать это в спешке.
– Мам, пожалуйста. Я не хочу ссориться. Не сегодня. Я допишу письмо своей подруге, а потом надену костюм, – машу я рукой в сторону черного бесформенного монстра, которого она положила мне на кровать. – Встретимся в фойе перед отъездом.
Определенно уловив решимость в моем тоне и выражении лица, мама отступает.
– Я тоже не хочу ссориться, милая. Знаю, как тяжело сегодня будет. Оставляю тебя спокойно дописывать письмо. – Она тихо закрывает за собой дверь.
Я обмякла в кресле и шумно выдыхаю.
Да, сегодня будет тяжело.
Но не по той причине, о которой думает мама.
Отбросив эти мысли, я решаю сосредоточиться на стоящей передо мной сейчас задаче и смотрю на груду скомканных листов в мусорной корзине – свидетельство моего сказочного провала. Могло показаться убогим то, что мне, страстно желавшей стать писательницей, настолько сложно подобрать слова и объяснить парню, которого люблю, как сильно я сожалею.
Я знала его вдоль и поперек, так что дело не казалось сложным. Это должно идти от самого сердца. Пара пустяков, не так ли?
Так почему же это самая сложная вещь, которую мне приходилось делать?
Окинув взглядом наполовину исписанный лист, я с хмурым видом придирчиво изучаю свою последнюю попытку. Разочарованная, комкаю лист и швыряю его через комнату.
Ох. Упершись локтями в стол, я роняю голову на руки и закрываю глаза. Его красивое лицо навязчиво маячит перед моим внутренним взором, и острая боль снова пронзает сердце.
Боже, я так по нему скучаю! Не была уверена, что мне хватит сил сделать это.
Проблема выеденного яйца не стоит.
Я могу написать письмо, но не хочу.
Вот что мне мешает.
Хотя я знаю, что все к лучшему, романтическая, тоскующая по прошлому часть меня все еще считает Кэлвина Кеннеди своим прекрасным принцем. Своим единственным и неповторимым. Своим будущим.
Проблема навязчивого видения не в Кэле. Не только в нем. Впрочем, я уверена, что теперь Кэл меня ненавидит, и я сама виновата.
Я во всем виновата.
Хотела бы я, чтобы все было по-другому.
Хотела бы переписать нашу историю, но увы. Ничего нельзя исправить, пути назад нет.
На меня вновь накатила уже ставшая привычной паника. Я глубоко вдохнула. Вдох, выдох. Напомнила себе, что поступаю правильно и со всем справлюсь.
Я сильная.
Должна такой быть.
Я потерла переносицу, взяв ручку и чистый лист бумаги. Покосилась на часы. Сейчас или никогда.
Кэл,
это письмо – самая сложная вещь, которую мне пришлось сделать в жизни.
Не думала, что наступит время, когда слова станут преградой между нами. Извинения редко выглядят так неуместно, как сейчас. Я могла бы заполнить всю страницу извинениями, строчка за строчкой, но это ни на йоту не приблизило бы меня к искуплению того, что я сделала. И я не пойду этим путем. Просто знай, что не существует таких слов, которые могли бы выразить, как искренне я сожалею.
Не думаю, что настанет день, когда ты перестанешь владеть моим разумом, потому что ты живешь в нем – в моих мыслях и моих мечтах. Иногда в кошмарах.
Я думаю только о тебе, даже когда изо всех сил стараюсь забыть.
Даже сейчас, после всех обид и причиненной боли, я безумно тебя люблю.
Вероятно, даже слишком для своего возраста. Я верила: это потому, что мы созданы друг для друга. Потому что у нас была особенная любовь, которую многие люди никогда в жизни не встречают. А теперь мне интересно: что, если все как раз наоборот? Что, если нам суждено было сойтись, чтобы открыть разрушающую силу любви?
Ты всегда был моим светом и тьмой.
Солнцем и тенью.
Силой и слабостью.
