Поздняя осень в Киеве 1939 года выдалась холодная и сухая. Шуршали под ногами наметенные с множества аллей и парков вороха разноцветных листьев, продавцы мороженного начинали ежиться на тротуарах, трамвайные звонки резче звучали в холодном воздухе. После событий сентября, когда фашисты напали на Польшу, в атмосфере витала напряженность. В газетных киосках выстраивались очереди за свежей прессой, люди активно обсуждали и делились прочитанным.
Как-то в конце этой осени, а точнее в начале ноября Льва Борисовича Бауэра, младшего научного сотрудника института Востоковедения, двадцати пяти лет от роду, неожиданно остановил на улице патруль НКВД и попросил проехать с ними. Ехали они не долго, по Крещатику, затем свернули в переулок. Подъехали к невысокому двухэтажному зданию, вошли в парадную дверь, спустились в подвал.
Полчаса его допрашивали сотрудники НКВД на предмет лояльности к Социалистическому строю, Коммунистической партии, товарищу Сталину, зачитывали всю биографию Льва Бауэра с момента рождения, сверяли что-то, записывали. Потом один из них, младший по званию, видимо, подошел к нему вплотную и сказал.
– На Вас есть материал. Ваши сотрудники говорят, что Вы вступили в преступный сговор с поляками. Вот показания Миры Абрамовны Акивисон. Ознакомьтесь, – с этими словами он протянул ему папку с лежавшей на ней бумагой. – В руки не брать. Смотреть на расстоянии.
Мира Абрамовна, лаборантка Мирочка, которая ему так нравилась, и которая ему улыбалась при каждой встрече. Не может быть, это абсурд! Минут пять он непонимающе бегал глазами по бумаге. Да, вот «Неоднократно выражал несогласие с линией партии по вопросу присоединения Западной Украины и Белоруссии к Советскому Союзу…» но это не совсем то, а вот: «Сотрудничал с Польскими оппортунистами и врагами польского народа. Была свидетелем разговора с польским гражданином, из которого сделала вывод о гнусных и провокационных намерениях…»
– Но, товарищ, я никогда не общался с поляками, то есть с польскими гражданами, я и польский не знаю. Знаю китайский, хинди, санскрит, ну, восточные языки. Нет, товарищи, это недоразумение какое-то.
– А этот поляк по-русски говорил, там же дальше написано. Внимательней читайте, гражданин. Вам вменяется статья «об измене Родине», – сказал старший, сидевший за столом, – Уведите арестованного.
– Но товарищи, граждане, это ошибка – вскочил ошарашенный Лев Борисович, – я всегда был за Советскую власть и сам готов перегрызть горло, так сказать врагам народа. У меня диссертация, мне ее сдавать скоро. Да что я говорю… Разберитесь пожалуйста, это ошибка, я уверяю вас!
– Ошибка говорите. Ладно. Разберемся… – растягивая слова, сказал старший, – только если Вы с нами будете сотрудничать, разумеется.
– Да, да, все что угодно, – с радостью пролепетал Левочка.
– К нам просочились слухи, что среди ваших коллег, в частности, – он вынул из папки нужную бумажку, – младший научный сотрудник Шепитько, старший сотрудник Павлюченко участились случаи выражения недовольства линией партии по вопросам международной политики и лично товарищем Сталиным. Это так?
– Нееет… Нет, товарищи, это тоже ошибка. Они отличные ребята, комсомольцы, вообще золотые головы.
– Значит, Вы не хотите нам помочь.
– Таким образом не хочу, – твердо сказал Лев Борисович.
– А теперь слушай, гражданин Бауэр и наматывай на ус, – к нему подошел младший, – если не подпишешь, вся семейка твоя по статье о Госизмене пойдет. Понял? – с этими словами он коротко замахнулся и ударил Левушку под ребро. Тот тихо сполз со стула.
– Ну! Не слышу?
– Понял, – задыхаясь, прохрипел тот. Потом, отхаркавшись, через минуту, – Но не подпишу…
…Дни в камере тянулись долго. Как-то после завтрака, дверь камеры открылась. Вошли те же двое, что допрашивали его первый раз.
– Переодевайтесь, времени у нас мало.
Вышли во двор. Глаза Левушки ослепли от выпавшего снега. Ехали они достаточно долго, пока не приехали на берег Днепра к красивому белому зданию с колоннами, упрятанному за высоким каменным забором в тиши загородной жизни. Его провели на второй этаж по широкой парадной лестнице с красными ковровыми дорожками, распахнулась могучая дверь и впереди, за широким столом его встретили двое.
– Здравствуйте, товарищ. Надеюсь, меня представлять Вам не надо, – произнес первый, глядя хитрым прищуром.
– Здравствуйте, Ни… кита Сергеевич.
– Это Корнийец Леонид Романович, – кивнул он на другого. – У нас к Вам дело государственной важности. Сначала слушайте. Вопросы будут потом. Начну с того, что обстановка в мире сейчас непростая и мы на грани войны с фашистской Германией. Немцы подошли к нашим границам, Польша захвачена. Вы, как сознательный комсомолец, должны понимать, что мы не можем оставить без ответа этот вопиющий факт. Чтобы там немцы не готовили, мы должны их вот здесь держать, – он собрал в кулак растопыренные перед Львом Борисовичем толстые пальцы. – Не упускать из виду их агрессивные намерения. Вы комсомолец, впереди Вас ждет прекрасное будущее. И мы хотим Вам поручить важное, пока комсомольское задание. А выполните его, я Вас лично рекомендую в Коммунистическую партию! Вопросы есть? Ах, да, инструкции получите. Уведите его, – кивнул он стоящим у двери энкавэдэшникам и опешенного Льва Борисовича увели вниз.
Прошло полгода…
Дверь гостиной старого киевского дома дореволюционной постройки выходила на балкон. Занавески играли отсветами майского солнечного утра. В гостиной мельтешили люди. Пуская сигаретный дым, на диване примостился глава семейства – Борис Натанович Бауэр. Читая «Правду», он покручивал буденовские усы и с негодованием восклицал:
– Нет, вы посмотрите на этих немцев! Стоят у нас тут под боком, и мы даже не колышемся! И все у нас хорошо и все весело!
– Боренька, хватит дымить, на балкон иди. Левушка, Левушка, – полная полуседая женщина, в нарядном цветастом платье с фонариками по тогдашней довоенной моде бегала из кухни в гостиную, таская закуску, тарелки, блюда, – скоро гости придут, а у тебя еще галстук не завязан. Софушка, да завяжи ты ему галстук наконец, а то перед людьми уже будет неприлично!
Гостиная, где бегала мама Льва Борисовича, располагалась в квартире его родителей, на улице Кирова. Был жаркий май, но комнаты, выходящие на тенистый фасад и затененные вдобавок растущими напротив липами, дарили прохладу и душевный комфорт. Лева должен был к двум часам сесть на поезд. Он был одет во фланелевый пиджак, просторную белую рубаху с воротником и широкие парусиновые штаны. Из радио неслась песня про вольный ветер, который обшарил все на свете и жизнь казалась сладким медовым пряником. В перспективе, после экспедиции, ему было обещано хорошее место и повышение до старшего научного сотрудника. Подпевая радио, насвистывая знакомый мотив, он стоял перед зеркалом. Софья Борисовна, его сестра, затягивала узел на непослушном галстуке.
