Великий Мастер Коста опустил затёкшую руку, отступил на два шага от стены и окинул взглядом своё последнее творение. В том, что оно последнее, Коста из рода Смотрящих Сквозь Время не сомневался.
Художник из него был так себе: в Доме живопись всерьёз не воспринимали, поскольку считали исключительно человеческим видом мастерства… Тем не менее, внешне портрет вполне соответствовал увиденному: узкий овал лица, очень тонкие черты, бледная, почти белая кожа, большие ярко-зелёные глаза под чёткими дугами бровей, каскад длинных тёмно-рыжих волос, пламенеющих на фоне серой стены. И конечно же, кристаллические заколки-звёздочки над висками и высоким лбом, образующие что-то вроде венца. Всё так. Вот только образ получился безжизненным, холодным как камень, на который он был нанесён.
Коста досадливо вздохнул: если бы его писал Лари… О, портреты кисти Лари дышали жизнью! Изображённые им люди смотрели на зрителя кто пристальным, кто насмешливым, кто мечтательным или укоризненным взглядом и, казалось, вот-вот зашевелятся, заговорят… Потому что Лари, вопреки предубеждению Дома всё ж освоивший искусство живописи, был ещё и Великим Мастером из рода Видящих Суть!
Увы, Лари бесследно сгинул в смуте веков. Коста долго искал друга, не прекратил поиски, даже когда Старейшины объявили Лари мёртвым. Четыреста человеческих лет! Коста просеял весь временной отрезок день за днём, год за годом – но тщетно!
Хотя… Его упорство в итоге оказалось не напрасным. Если бы он не надумал в последний раз заглянуть в Спираль Времени, то не обнаружил бы её!
Тяжело дыша, Коста в изнеможении опустился на высокое мраморное кресло Старейшины. Пора! Несомненно, пора, пока не иссякла последняя капля силы…
Мысленно вызванный им сын явился молниеносно. Достойный наследник. Тоже станет Великим. Вероятно, последним Великим Мастером из рода временщиков.
«Созови Старейшин, Леммарх. И сам послушай».
Миг спустя перед Костой возник ряд каменных кресел. Все девять Старейшин Дома прибыли разом. Он был десятым.
«Я видел ещё одну картину. Последнюю», – Коста привычно чётко сформулировал мысленное послание.
«Прошлое?» – спросил кто-то без особой заинтересованности: все знали о его упорных, но безнадёжных поисках.
«Будущее. Последний рубеж Дома».
Повисла тяжёлая пауза.
«И когда он наступит?» – наконец прозвучал общий вопрос.
«Вскоре после того, как в Доме перестанут рождаться дети, способные перенимать мастерство Великих».
«Смотрящие-сквозь-Время уже не раз докладывали об этом. Ты увидел что-то новое, Коста?»
«Я увидел того, кто сможет продлить существование Дома за последним рубежом».
Волна надежды прокатилась по каменному залу.
«Кто он?»
«Она. Наследница», – уточнил Коста.
«Но женщины не наследуют мастерство! У них нет силы!»
«У неё будет другая сила, из другого мира. Она – наследница одного из наших Великих Мастеров, но она родится вне Дома».
Снова мрачное молчание. Первым опомнился Леммарх, хотя вообще-то ученику не следовало вмешиваться в разговор Старейшин:
«Как мы узнаем Наследницу?»
«Я оставил вам образ. Рукотворный образ, который не исчезнет со временем», – и Коста скупым кивком указал на портрет, нанесённый красками прямо на гладкую каменную стену…
Когда Старейшины удалились, он долго сидел молча, уронив голову на грудь, затем вдруг выпрямился и устремил ясный взгляд на терпеливо ожидавшего сына:
«Найди Наследницу, Леммарх! Найди и сделай так, чтобы она вернулась в Дом!»
Это были последние слова Великого Мастера Косты из рода Смотрящих-сквозь-Время…
Всё здесь было серо-зелёное. Над головой – тусклое пепельное небо, чуть ниже – унылые серые скалы с пятнами лишайника, ещё ниже – заросли мелких бледно-зелёных кустиков, облепивших склон горы сплошь до крутого берега реки Инн, которая катила свои холодные мутно-оливковые воды вниз, в невидимую отсюда долину – яркое разноцветие гостеприимных тирольских городов. А за древним мостом из тёмных каменных плит виднелась полоска пока ещё по-весеннему зелёной травы и узкая лента асфальта, ведущая туда, откуда они пришли: в крошечный городок Швац.
Средневековый каменный замок на круглом зелёном холме окружали серые домики, сложенные из всё той же серой местной породы. Пёстрыми здесь были только туристы да тенты над магазинчиками, где эти туристы толпились. А ведь когда-то Швац называли «Серебряным городом»: целых четыре столетия здесь добывали серебряную руду – это был самый большой рудник в Европе…
На вторую достопримечательность Шваца, знаменитый замок Фройдсберг, Селия вдоволь нагляделась снизу. Тобиас намеревался поближе осмотреть часовню, построенную ещё при первых владельцах замка, но передумал: туда направились целых три группы любителей старины. Хотя какие там любители, так, обычные туристы: с десяток бодрых немцев, синхронно вертящих вправо-влево головами в одинаковых тирольских шляпах из местной сувенирной лавки, дисциплинированный отряд маленьких пожилых японцев и совершенно недисциплинированная гурьба школьников, которую два измученных воспитателя гнали вверх по узкой улочке, словно овчарки отару блеющих баранов.
Поэтому брат потащил Селию в другую сторону, в не менее древний францисканский монастырь, на ходу наглядно объясняя, чем ранняя готика отличается от поздней, а францисканцы – от доминиканцев.
По правде говоря, и то и другое Селии было абсолютно до лампочки. Она бы лучше поспала подольше, а потом уже любовалась древней архитектурой из окна гостиничного ресторанчика, уплетая меренговый рулет с клубникой. Увы, Тобиас, вроде бы неглупый парень, буквально неделю назад с отличием окончивший колледж, совершенно не разбирался в потребностях двенадцатилетних девочек! С другой стороны, Селия не была избалована вниманием брата, поэтому в душе радовалась даже такому времяпрепровождению – хоть и скучному, но всё же совместному.
Если бы только он не был таким молчуном! Однако Тоб никогда не отличался говорливостью. В детстве, если верить маме, он мог за целый день не проронить ни слова, и гости, которые в ту пору в доме родителей вертелись толпами, нередко принимали его за глухонемого или даже психически отсталого. Слава богу, одна из нянь, – уже никто не помнил, которая именно, поскольку до рождения Селии мама с папой без передышки гастролировали по всему свету, и няни менялись вместе с городами и отелями, – так вот, одна из нянь догадалась подсунуть трёхлетнему ребёнку восковые мелки. С тех пор он рисовал, не переставая: в детстве карандашами да фломастерами, а когда подрос, взялся за акварель и масло; теперь вот решил освоить ещё и пастель…
Селия не сомневалась, что живопись Тобиас любит больше, чем отца, мать и сестру вместе взятых; только ради дедушки он мог на время забыть о рисовании. Но деда дети видели редко, последние десять лет он вообще не покидал свой дом. И то, что отец разрешил Селии на летних каникулах погостить в имении, мать почти без споров отпустила, а брат согласился её туда доставить – было просто чудом из чудес!