Эрих Мария Ремарк - Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)

Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)
Название: Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)
Автор:
Жанры: Литература 20 века | Пьесы и драматургия | Зарубежная драматургия | Зарубежная классика
Серия: NEO-Классика
ISBN: Нет данных
Год: 2018
О чем книга "Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)"

«Земля обетованная» – роман, опубликованный уже после смерти автора.

Судьба немецких эмигрантов в Америке.

Они бежали от фашизма, используя все возможные и невозможные способы и средства. Бежали к последнему бастиону свободы и независимости. Однако Америка почему-то не спешит встретить их восторгами. Беглецов ждет… благопристойное и дружелюбное равнодушие обитателей страны, давно забывшей, что такое война и тоталитарный режим. И каждому из эмигрантов предстоит заново строить жизнь там, где им предлагают только одно – самим о себе позаботиться.

В издание также включены единственная пьеса Ремарка «Последняя остановка», положенная в основу нескольких телепостановок, и киносценарий «Последний акт».

Бесплатно читать онлайн Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)


Erich Maria Remarque

Das Gelobte Land

Die Letzte Station

Der Letzte Akt


© The Estate of the Late Paulette Remarque, 1956, 1998

© Verlag Kiepenheuer & Witsch GmbH & Co. KG, Cologne/ Germany, 1998, 2010

© Перевод. М. Рудницкий, 2018

© Перевод. Е. Зись, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Земля обетованная

I

Третью неделю я смотрел на этот город: он лежал передо мной как на ладони – и словно на другой планете. Всего лишь в нескольких километрах от меня, отделенный узким рукавом морского залива, который я, пожалуй, мог бы и переплыть, – и все же недосягаемый и недоступный, будто окруженный армадой танков. Он был защищен самыми надежными бастионами, какие изобрело двадцатое столетие, – крепостными стенами бумаг, паспортных предписаний и бесчеловечных законов непрошибаемо бездушной бюрократии. Я был на острове Эллис[1], было лето 1944 года, и передо мной лежал город Нью-Йорк.


Из всех лагерей для интернированных лиц, какие мне доводилось видеть, остров Эллис был самым гуманным. Тут никого не били, не пытали, не истязали до смерти непосильной работой и не травили в газовых камерах. Здешним обитателям даже предоставлялось хорошее питание, причем бесплатно, и постели, в которых разрешалось спать. Повсюду, правда, торчали часовые, но они были почти любезны. На острове Эллис содержались прибывшие в Америку иностранцы, чьи бумаги либо внушали подозрение, либо просто были не в порядке. Дело в том, что одной только въездной визы, выданной американским консульством в европейской стране, для Америки было недостаточно, – при въезде в страну следовало еще раз пройти проверку Нью-Йоркского иммиграционного бюро и получить разрешение. Только тогда тебя впускали – либо, наоборот, объявляли нежелательным лицом и с первым же кораблем высылали обратно. Впрочем, с отправкой обратно все давно уже обстояло совсем не так просто, как раньше. В Европе шла война, Америка тоже увязла в этой войне по уши, немецкие подлодки рыскали по всей Атлантике, так что пассажирские суда к европейским портам назначения отплывали отсюда крайне редко. Для иных бедолаг, которым было отказано во въезде, это означало пусть крохотное, но счастье: они, давно уже привыкшие исчислять свою жизнь только днями и неделями, обретали надежду еще хоть какое-то время побыть на острове Эллис. Впрочем, вокруг ходило слишком много всяких прочих слухов, чтобы тешить себя такой надеждой, – слухов о битком набитых евреями кораблях-призраках, которые месяцами бороздят океан и которым, куда бы они ни приплыли, нигде не дают причалить. Некоторые из эмигрантов уверяли, будто своими глазами видели – кто на подходе к Кубе, кто возле портов Южной Америки – эти толпы отчаявшихся, молящих о спасении, теснящихся к поручням людей на заброшенных кораблях перед входом в закрытые для них гавани, – этих горестных «летучих голландцев» наших дней, уставших удирать от вражеских подлодок и людского жестокосердия, перевозчиков живых мертвецов и проклятых душ, чья единственная вина заключалась лишь в том, что они люди и жаждут жизни.


Разумеется, не обходилось и без нервных срывов. Странным образом здесь, на острове Эллис, они случались даже чаще, чем во французских лагерях, когда немецкие войска и гестапо стояли совсем рядом, в нескольких километрах. Вероятно, во Франции эта сопротивляемость собственным нервам была как-то связана с умением человека приспосабливаться к смертельной опасности. Там дыхание смерти ощущалось столь явно, что, должно быть, заставляло человека держать себя в руках, зато здесь люди, только-только расслабившиеся при виде столь близкого спасения, спустя короткое время, когда спасение вдруг начинало снова от них ускользать, теряли самообладание начисто. Впрочем, в отличие от Франции, на острове Эллис не случалось самоубийств – наверное, все-таки еще слишком сильна была в людях надежда, пусть и пронизанная отчаянием. Зато первый же невинный допрос у самого безобидного инспектора мог повлечь за собой истерику: недоверчивость и бдительность, накопленные за годы изгнания, на мгновение давали трещину, и после этого вспышка нового недоверия, мысль, что ты совершил непоправимую ошибку, повергала человека в панику. Обычно у мужчин нервные срывы случались чаще, чем у женщин.


Город, лежавший столь близко и при этом столь недоступный, становился чем-то вроде морока – он мучил, манил, издевался, все суля и ничего не исполняя. То, окруженный стайками клочковатых облаков и сиплыми, будто рев стальных ихтиозавров, гудками кораблей, он представал громадным расплывчатым чудищем, то, глубокой ночью, ощетиниваясь сотней башен бесшумного и призрачного Вавилона, превращался в белый и неприступный лунный ландшафт, а то, поздним вечером, утопая в буране искусственных огней, становился искрометным ковром, распростертым от горизонта до горизонта, чуждым и ошеломляющим после непроглядных военных ночей Европы, – об эту пору многие беженцы в спальном зале вставали, разбуженные всхлипами и вскриками, стонами и хрипом своих беспокойных соседей, тех, кого все еще преследовали во сне гестаповцы, жандармы и головорезы-эсэсовцы, и, сбиваясь в темные людские горстки, тихо переговариваясь или молча, вперив горящий взгляд в зыбкое марево на том берегу, в ослепительную световую панораму земли обетованной – Америки, застывали возле окон, объединенные немым братством чувств, в которое сводит людей только горе, счастье же – никогда.

У меня был немецкий паспорт, годный еще на целых четыре месяца. Этот почти подлинный документ был выдан на имя Людвига Зоммера. Я унаследовал его от друга, умершего два года назад в Бордо; поскольку указанные в паспорте внешние приметы – рост, цвет волос и глаз – совпадали, некто Бауэр, лучший в Марселе специалист по подделке документов, а в прошлом профессор математики, посоветовал мне фамилию и имя в паспорте не менять; и хотя среди тамошних эмигрантов было несколько отличных литографов, сумевших уже не одному беспаспортному беженцу выправить вполне сносные бумаги, я все-таки предпочел последовать совету Бауэра и отказаться от собственного имени, тем более что от него все равно уже не было почти никакого толку. Наоборот, это имя значилось в списках гестапо, посему испариться ему было самое время. Так что паспорт у меня имелся почти подлинный, зато фото и я сам малость фальшивили. Умелец Бауэр растолковал мне выгоды моего положения: сильно подделанный паспорт, как бы замечательно он ни был сработан, годен только на случай беглой и небрежной проверки – всякой сколько-нибудь дельной криминалистической экспертизе он противостоять не в силах и неминуемо выдаст все свои тайны; тюрьма, депортация, если не что похуже, мне в этом случае обеспечены. А вот проверка подлинного паспорта при фальшивом обладателе – история куда более длинная и хлопотная: по идее, следует направить запрос по месту выдачи, но сейчас, когда идет война, об этом и речи быть не может. С Германией нет никаких связей. Все знатоки решительно советуют менять не паспорта, а личность; подлинность штемпелей стало проверять легче, чем подлинность имен. Единственное, что в моем паспорте не сходилось, так это вероисповедание. У Зоммера оно было иудейское, у меня – нет. Но Бауэр посчитал, что сие несущественно.


С этой книгой читают
«Возлюби ближнего своего» – роман о немецких эмигрантах, вынужденных скитаться по предвоенной Европе. Они скрываются, голодают, тайком пересекают границы, многие из их родных и близких в концлагерях. Потеряв родину и привычный уклад жизни, подвергаясь смертельной опасности, герои Ремарка все же находят в себе силы для сострадания и любви.«Ночь в Лиссабоне» – трагический, проникновенный роман Эриха Марии Ремарка о Второй мировой войне. Это не прос
«Театр» (1937)Самый известный роман Сомерсета Моэма.Тонкая, едко-ироничная история блистательной, умной актрисы, отмечающей «кризис середины жизни» романом с красивым молодым «хищником»? «Ярмарка тщеславия» бурных двадцатых?Или – неподвластная времени увлекательнейшая книга, в которой каждый читатель находит что-то лично для себя? «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры!»Так было – и так будет всегда!«Рождественские каникулы» (1939)История страс
Самый известный, самый популярный, самый любимый читателями всего мира вот уже много десятилетий британский юмористический цикл. Цикл, каждое из произведений которого, будь оно романом, повестью или рассказом, – настоящий эталон неподражаемого английского юмора.Снова и снова непутевый, но обаятельный шалопай-аристократ Берти Вустер попадает в немыслимые передряги, а хитроумный камердинер-эрудит Дживс помогает ему выпутаться из, казалось бы, совер
Роман «Зима тревоги нашей» – пожалуй, самое печальное из произведений Стейнбека – откровенно возмутил критиков, не принявших парадоксальную историю морального падения глубоко честного, совестливого интеллигента, продолжающего оставаться хорошим человеком, на какие бы сделки с совестью он ни шел и сколько бы зла ни причинил своим близким. Однако прошли годы, и стало ясно: «Зима тревоги нашей» – возможно, лучшее из всего, что было написано Стейнбек
Жизнь взаймы. Жизнь, когда не жаль ничего, потому что терять, в сущности, уже нечего.Это – любовь на грани обреченности.Это – роскошь на грани разорения.Это – веселье на грани горя и риск на грани гибели.Будущего – нет. Смерть – не слово, а реальность.Жизнь продолжается. Жизнь прекрасна!..
В романе «Черный обелиск» (1956) Эрих Мария Ремарк блестяще воссоздал атмосферу Германии 20-х годов. Время между двумя мировыми войнами… Время зарождения фашизма… Время, которое писатель обозначил названием еще одного своего романа – «Время жить и время умирать»… Главный герой, служащий в фирме по изготовлению надгробных памятников, пытается найти ответ на вопрос о смысле человеческого существования. А в эпоху «межвременья» это особенно трудно.
Одна из самых завораживающих и печальных историй любви ХХ века.История романа самого прославленного певца «потерянного поколения» Эриха Марии Ремарка и самой знаменитой «фам фаталь» мирового кинематографа Марлен Дитрих, поведанная ими самими – в письмах, которые они писали друг другу.Их отношения не были простыми.В них вспышки страсти и нежности слишком часто сменялись непониманием, ревностью, недоверием и даже враждой.Их отношения были и необход
Самый красивый в XX столетии роман о любви…Самый увлекательный в XX столетии роман о дружбе…Самый трагический и пронзительный роман о человеческих отношениях за всю историю XX столетия.
Выходец из провинциальной рабочей семьи, Платонов всей душой принял Октябрьскую революцию, и тем интереснее тот факт, что в его произведениях с небывалой силой передана личная мировоззренческая трагедия, необычайно ярко выраженная в «Котловане». Сама идея построения «Общепролетарского дома» превращает «Котлован» в шокирующую своей мощью антиутопию, где детали реальности обретают невероятные, карикатурно-преувеличенные размеры. Этот удивительный д
Даже для самого успешного человека однажды наступает время остановиться и взглянуть на прошлое. Вспомнить, каким он был раньше. Подумать, что уже достигнуто и к каким вершинам стремиться. Горько пожалеть о совершенных ошибках. А может быть, – кто знает, – и снова позволить себе испытать счастье и страдания настоящей любви?..Именно на таком жизненном распутье оказываются герои романов Ирвина Шоу «Вечер в Византии» и «Две недели в другом городе»: з
Авторский сборник ранних рассказов, написанных Юрием Олешей в конце 20-х годов прошлого века. «Вишневую косточку» писатель рассматривал как рассказы «по существу о самом себе, размышления о двух мирах, если угодно – о положении искусства в новом обществе».
«Луна и грош» – роман больших вопросов, которые искусство задает испокон веков: какие границы имеет верность себе и своему предназначению, какие жертвы можно принести на алтарь красоты, где начинается и заканчивается истинная жизнь художника? История о том, как английский биржевой маклер Чарльз Стрикленд отказался от дома, семьи, работы и посвятил себя живописи, – это роман о грандиозной мечте и единстве возвышенного и земного, о достижимом и нед
Цель этой книги – подойти к освоению тех знаний о самих себе, которые позволят нам – части современного человечества – россиянам – через свои имена-отчества – познать правила построения человеческого универсума. Для того, чтобы обрести новые степени свободы – и – ради будущего на планете Земля – иметь возможность сделать осознанный выбор на более высоком уровне иерархии Жизни.
Фантастические события, которые невозможно вообразить, всегда начинаются буднично. На месте главного героя повести «Блесна» вполне мог бы оказаться любой читатель. Но смог бы он пережить выпавшие на долю героя испытания?
Текс наполнен славянским фольклором и обычаями наших предков. Что же может случится в маленькой глухой деревушке?
Реальная история (из моей журналистской копилки) о том, как кировчанка Надежда вышла замуж в Новый год. …И стала полной тезкой известной героини из фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». В общем, еще одна новогодняя история Надежды Шевелевой. Причем, не героини кино, а самой настоящей!