I
Керн мгновенно очнулся от тяжкого свинцового сна и прислушался. Как всякий затравленный человек, он был настороже, в напряжении и готов к побегу. Подавшись вперед исхудавшим телом, он сидел неподвижно на постели, обдумывая, как бежать, если лестница уже перекрыта.
Комната находилась на пятом этаже. Одно окно выходило во двор, но не было ни балкона, ни карниза, чтобы добраться до водосточной трубы. Значит, бежать через двор было невозможно. Оставался только путь по коридору на крышу и по крыше – к соседнему дому.
Керн посмотрел на светящийся циферблат своих часов: начало шестого. В комнате было еще темно. Простыни на двух других койках казались серыми. Спавший у стены поляк храпел.
Керн осторожно выскользнул из постели и прокрался к двери. В тот же момент зашевелился мужчина, спавший на койке между Керном и поляком.
– Что там случилось? – прошептал он.
Керн не ответил; он слушал, приложив ухо к двери.
Мужчина приподнялся и начал рыться в вещах, висевших на спинке кровати. Вспыхнул карманный фонарь, и его слабый дрожащий свет выхватил из темноты кусок обшарпанной коричневой двери и фигуру Керна, лохматого, в помятом нижнем белье, подслушивающего у замочной скважины.
– Черт подери, да что там такое? – прошипел мужчина на постели.
Керн выпрямился.
– Не знаю. Я проснулся, потому что услышал что-то.
– Что-то! Что «что-то», болван?
– Что-то внизу. Голоса, шаги, в этом роде…
Мужчина встал и подошел к двери. Карманный фонарь осветил желтоватую рубаху и пару волосатых мускулистых ног. Несколько мгновений он прислушивался.
– Ты давно здесь? – спросил он.
– Два месяца.
– И за это время уже была облава?
Керн покачал головой.
– Ага. Тогда ты, наверное, ослышался.
Он посветил Керну в лицо.
– Н-да. Сколько тебе? Двадцать? Эмигрант?
– Конечно.
– Jesus Christus, ço sie stalo?[1] – пробормотал неожиданно поляк, спавший у стены.
Мужчина в рубашке направил в угол луч света. Из темноты вынырнули черная щетина бороды, разинутый рот и вытаращенные глаза под кустистыми бровями.
– Заткнись ты со своим Христом, – пробурчал мужчина с фонарем. – Его больше нет. Погиб смертью храбрых на Сомме.
– Çо?[2]
– Ну вот, опять! – Керн бросился к постели. – Они идут снизу. Надо уходить по крышам!
Мужчина с фонарем резко обернулся.
Были слышны голоса и хлопанье дверей.
– Полиция! Полякам выходить! Черт возьми! Выходить!
Он сдернул свои вещи с постели.
– Ты знаешь дорогу? – спросил он Керна.
– Да. Направо, по коридору! До лестницы за умывальником и наверх!
– Ну! – Мужчина в рубахе бесшумно открыл дверь.
– Matka boska![3] – пробормотал поляк.
– Заткнись. Ни звука.
Мужчина прикрыл дверь. Они бесшумно проскользнули по узкому грязному коридору. Они бежали так тихо, что было слышно, как вода из плохо завинченного крана капает в раковину.
– Сюда! – прошептал Керн, завернул за угол и наткнулся на что-то. Он покачнулся, увидел униформу и бросился назад. В то же мгновение он почувствовал удар в плечо.
– Ни с места. Руки вверх! – скомандовали из темноты.
Керн выронил вещи. Его левая рука онемела от боли, удар пришелся по суставу. Мужчина в рубахе выглядел в эту секунду так, словно собирался броситься в темноту на голос. Потом он увидел дуло револьвера, направленное ему в грудь другим полицейским, и медленно поднял руки.
– Кругом! – скомандовал голос. – Встать к окну!
Оба подчинились.
– Посмотри, что у них в карманах, – сказал полицейский с револьвером.
Второй обыскал вещи, лежащие на полу.
– 35 шиллингов… карманный фонарь… трубка… карманный нож… гребень… больше ничего.
– Никаких бумаг?
– Пара писем или что-то вроде.
– Паспортов нет?
– Нет.
– Где ваши паспорта? – спросил полицейский с револьвером.
– У меня нет, – сказал Керн.
– Еще бы! – Полицейский ткнул револьвер в спину мужчины в рубахе. – А ты? Тебя не касается, ублюдок поганый?!
Полицейские переглянулись. Тот, что без револьвера, засмеялся. Другой облизнул губы.
– Ах, какие мы благородные! – сказал он медленно. – Какие сиятельные генералы! Мразь вонючая, бродяга!
Он вдруг размахнулся и ударил мужчину кулаком в челюсть.
– Руки вверх! – зарычал он, когда тот покачнулся.
Мужчина посмотрел на него. Керн никогда еще не видел такого взгляда.
– Я тебе говорю, сволочь! – сказал полицейский. – Скоро ты? Или тебе еще раз прочистить мозги?
– У меня нет паспорта, – сказал мужчина.
– «У меня нет паспорта», – передразнил полицейский. – Конечно, у господина ублюдка нет паспорта. Как и следовало ожидать. Одеваться! Быстро!
Группа полицейских бежала по коридору. Они распахнули дверь. Вошел один с погонами.
– Что там у вас?
– Две пташки. Хотели смыться по крыше.
Офицер посмотрел на задержанных. У него было молодое, худое и бледное лицо. Он носил маленькие холеные усики, и от него пахло туалетной водой. Керн узнал: это был одеколон № 4711. Его отец имел раньше парфюмерную фабрику, поэтому Керн разбирался в таких вещах.
– Этими двумя мы еще займемся, – сказал офицер. – Наручники!
– Венской полиции разрешается совершать избиения во время ареста? – спросил мужчина в рубахе.
Офицер поднял глаза.
– Ваше имя?
– Штайнер. Йозеф Штайнер.
– У него нет паспорта, и он угрожал нам, – сказал полицейский с револьвером.
– Венской полиции разрешается много больше, чем вы думаете, – резко возразил офицер. – Марш вниз!
Оба оделись. Полицейский протянул наручники.
– Подойдите сюда, голубчики. Так, теперь вы выглядите уже лучше. Как на заказ сделано.
Керн почувствовал на суставах холодную сталь. Первый раз в жизни он был закован в кандалы. Стальные браслеты не очень мешали при ходьбе. Но ему казалось, что они сковали не только руки.
На улице было раннее утро. Перед домом стояли две полицейские машины. Штайнер скорчил гримасу:
– Похороны – люкс. Шикарно, малыш, не так ли?
Керн не ответил. Он пытался спрятать наручники под пиджак. Несколько молочников глазели на них с улицы. В домах напротив были открыты окна. В темных отверстиях, как куски теста, белели лица. Какая-то женщина хихикала.
Человек тридцать задержанных были посажены на машины. Это были открытые полицейские грузовики. Большинство влезали в машины без единого слова. Среди задержанных была и владелица дома, толстая светловолосая женщина лет пятидесяти. Она была единственным человеком, который с возмущением протестовал. Несколько месяцев назад она превратила два пустующих этажа своего ветхого дома в пансион, нечто вроде дешевой ночлежки. Скоро стало известно, что там можно переночевать, не прописываясь в полиции. В доме только четыре жильца имели полицейскую прописку: уличный торговец, морильщик мышей и две проститутки. Остальные приходили вечером, когда темнело. Почти все были эмигранты и беженцы из Германии, Польши, России и Италии.
