Двадцать пятого сентября 16… года, в час, когда солнце обильно проливало свои лучи на землю, томившуюся от зноя, легкая лодка, в которой сидели три человека, обогнула мыс Какиба-Коа, проплыла вдоль западного берега Венесуэльского залива и остановилась на песке у самого устья реки, не имеющей названия, проложив себе путь сквозь засохшие деревья и кустарники всех видов, которые в этом месте почти совершенно загромождали русло этой мелкой реки.
В течение нескольких минут люди шепотом совещались, тревожно рассматривая оба берега реки, довольно близко отстоящих в этом месте друг от друга. Один из троих, более недоверчивый, а может быть, более благоразумный, чем его товарищи, вынул из кармана подзорную трубу – инструмент очень редкий в то время – и, направив ее на какую-то точку, стал рассматривать чащу леса, после чего сказал:
– Мы можем выйти на землю; на целую милю[1] вокруг нет ни единого человеческого существа.
Тогда все трое выпрыгнули на берег, крепко привязали лодку, нос которой уже прочно зарылся в песок, и сели в тени деревьев, чьи густые ветви представляли восхитительное убежище от палящих лучей солнца.
Мы сказали, что в лодке приплыли три человека. Испанский часовой, стоявший на башне Гуэт, возвышавшейся над входом в Венесуэльский залив, проводил презрительным взором легкую лодочку, прошедшую на расстоянии ружейного выстрела от его поста; сонный солдат, обманутый жалким видом лодки, принял ее за пирогу из тех, что индейцы используют для рыбной ловли, и больше ею не интересовался. Однако, рассмотри часовой ее повнимательнее, он задрожал бы от страха и немедленно поднял бы тревогу, узнав в двоих из мнимых индейцев ужасных Береговых братьев, и не просто Береговых братьев, а главных их вожаков: Монбара Губителя и Тихого Ветерка. Действительно, это они так смело вошли в Венесуэльский залив. Их третьим товарищем был человек лет тридцати пяти, огромного роста, геркулесовой внешности; гигант этот, как часто случается, имел открытое, свежее и румяное, как у молодой девушки, лицо, полные, красные и чувственные губы, великолепные белокурые волосы, ниспадавшие шелковистыми кудрями на его плечи, – словом, внешность его носила печать очаровательного добродушия, вовсе не походившего на глупость, и располагала к себе с первого взгляда.
Костюм его состоял из фуражки с козырьком, двух рубах, надетых одна на другую, панталон и камзола из грубого полотна. Его сильные и мохнатые, как у медведя, ноги были голы; только сандалии из свиной кожи предохраняли подошвы от камней на дороге или укусов змей. На нем был пояс из бычьей кожи, на котором висели с одной стороны пороховница и мешочек с пулями, а с другой – футляр из крокодиловой кожи с четырьмя длинными и широкими ножами и штыком; свернутая палатка из тонкого полотна, переброшенная через плечо, дополняла его костюм. Он имел при себе также ружье.
Этот человек был слугой Монбара и носил прозвище Данник. Он был искренне предан своему господину, которому принадлежал уже два года. Монбар всегда отдавал ему предпочтение, отправляясь на опасную разведку, обычно предшествующую экспедиции флибустьеров.
Мы забыли упомянуть о великолепной испанской собаке, белой с рыжим, с длинными висячими ушами и живыми умными глазами. Она также выпрыгнула из лодки и по знаку слуги легла у его ног. Животное носило благозвучную кличку Монако.
По какому стечению обстоятельств эти трое, сопровождаемые собакой, очутились так далеко от земли, где жили, на берегу Венесуэльского залива, то есть на испанской территории и, следовательно, среди самых непримиримых своих врагов? Это мы, без сомнения, узнаем, прислушавшись к их разговору.
Тихий Ветерок, усевшись на берегу, начал сосредоточенно рыться у себя в карманах, выворачивая их один за другим и явно разыскивая что-то, чего не мог найти; наконец, отказавшись от дальнейших поисков, он хлопнул себя по боку и с досадой воскликнул:
– Ну вот, только этого еще недоставало!
Монбар повернулся к нему.
– Что случилось? – поинтересовался он.
– Я потерял трубку и табак, – с досадой ответил флибустьер, – понимаешь ты это? Что я теперь буду делать?
– Обойдешься без них, – сказал Монбар, – до тех пор, пока не достанешь новые.
– Обойтись без табака! – вскричал Тихий Ветерок с глубочайшим отчаянием.
– Но я не вижу другого способа; ведь ты же знаешь – я не курю.
– Да, это правда, – произнес моряк с унынием. – Надо признаться, что с некоторых пор удача покинула нас.
– Ты находишь? – спросил Монбар со странной улыбкой. – А я с тобой не согласен.
– Может, я и не прав, – пробормотал Тихий Ветерок, потупив голову, – будем считать, что я ничего не говорил.
– У меня есть табак, – внезапно произнес слуга смиренным голосом, – немного, правда, но на первых порах вполне достаточно. Если вы желаете, можете им воспользоваться.
– Как! Если я желаю?! – вскричал флибустьер с радостью. – Давай же его сюда, любезный мой Данник, давай! Ты, сам того не подозревая, мой милый, в эту минуту спасаешь мне жизнь.
– Вот как! – заметил слуга тихим голосом. – Вы так думаете?
– Я не думаю, а знаю это наверняка; поэтому, прошу тебя, поторопись.
– Сейчас схожу в лодку: я оставил табак под скамейкой, чтобы он был посвежее.
– Какой драгоценный человек! Он обо всем подумал, – воскликнул, смеясь, Тихий Ветерок.
Данник поднялся и направился к лодке, но на полдороги внезапно остановился и поспешно склонился к земле, вскрикнув от удивления.
– Что ты там кричишь? – осведомился Тихий Ветерок. – Ты что, нечаянно наступил на змею?
– Нет, – ответил тот, – но я нашел вашу трубку и табак; посмотрите-ка сюда. – И он показал небольшой мешочек, сшитый из пузыря вепря, и трубку из красной глины с черешневым чубуком, которые поднял в траве.
– Действительно, – заметил флибустьер, – должно быть, я нечаянно выронил их дорогой. Ну раз так, то беда, по милости Божьей, не так велика, как я думал.
Он тщательно набил трубку, которую принес ему Данник, и закурил ее с наслаждением, отличающим заправских курильщиков. Слуга снова улегся в тени.
– Итак, старина, – сказал Монбар, улыбаясь, – теперь ты уже не чувствуешь себя таким несчастным?
– Да, признаюсь; однако, не во гнев тебе будь сказано, до сих пор мы не можем похвастаться удачей.
– Ты слишком требователен, при первой же неудаче теряешь голову и считаешь себя погибшим.
– Я не считаю себя погибшим, Монбар, особенно когда я с тобой; но…
– Но, – перебил знаменитый флибустьер, – считаешь себя в опасности, не так ли?
