Пролог:
«Завлекаешь тишиной пародии кривой свой укор на малом свете мира, чтобы жизнь за эго обошла собственное счастье за тобой»..
Существуешь в практике вещей, за которой век твоей идеи стал символом благонадёжности, но существует в темноте скользких суеверий права быть ближе. Сколько цифр отождествляют характер идеи на новом имени литературной мысли, что стало удивительно видеть её картину на вымыслах твоего эго. Считаешь им дни и однотипные формы ментального несчастья, что единожды становятся кривой пародией на чудаковатом чувстве мнительного самоосуждения. Вероятность того, что слышать будешь ты под идеалом собственного сердца уменьшается с каждым часом, а эго убеждает опять свою панораму идиотского жизненного принципа. Летающий источник мира всё ходит по холёным нивам бытия, всё время утверждая способность осуждать мир в его начале. Спотыкаясь ты будешь думать, что находишься в конце, но философия твоего разума обращает инерцию жизни против тебя. Завлекаемый вероятностью своего блага ты чувствуешь его тень на счастье внутри и обсуждаешь движение мира навстречу жалости в своём эго. Существует ли точное описание мира родственной идиомы внутри твоих идей, но став философом ты видишь будущее как Ницше, у себя за этой болью предрассудка лени и желания уснуть.
Пародия стала для тебя новым чудом за благородством мира нынешнего счастья – социально утверждать его, думая, что ты один несносен из чалого ужаса бытия в жизни. Становишься утренним светом морального ожидания мифа внутри и говоришь своему эго за счёт привилегии красоты, что видит образ твоего благополучия. Став ей героем из романа жизненной тоски ты лучший свет природы носишь на лице, космически оставляя свод движения надежд из уже прошедших идеалов жизни. Нечеловеческий стук за твоей дверью осознаёт мир на чём стоял он все века, но задирая преисподний смех пародия показывает миру оскал и всматриваясь на новое чувство свободы снова умеряет канву идеалам жизни. Хочет ли она быть мудростью, или оставляет следы, как однотипные формы ментального страха, движению социальных идей не сходит твоя улыбка внутри морального осуждения малого в большом. Философский уровень мысли в верности личной надежде социально померк, но знает твои привилегии на социальном достатке быть дорогой вещью. Более богатой, чем сам человек, у него и сверх этого есть самый страшный суд на земной поверхности мира идеального сходства лучшей мечты. Её и ведёт пародия по около земной орбите представления собственного счастья из вымышленных слов лирики литературного героя, к нему обращается твой свет разумной чести, что существует на этой земле ещё с античного возраста мысли.
Какое длинное ожидание встретить ницшеанское чувство свободы внутри себя самого и окунувшись в него убеждать пародии над собственной жизнью, двигаясь к параллели осуждения своей мысли к собеседнику. Стал им твой разум на социальном эго и превозносит сегодня целый ряд одномастных прообразов людей и мнений. Они столпились серой массой вокруг сократовской элегии жизни и думают, что стали в бытие лучшими образцами мысленного чувства свободы. Померкли только цифры на лице литературного конца героя, его обращения к личной свободе вокруг мира приземлённых единиц разумного. Оно стало ими управлять и жить за счёт идеи желаемого диалога к себе самому, странной рамкой пользы пролагая свет внутри солидарности будущего. Как вычурно соотносит мир твои идеалы ницшеанского рассвета маски одиночества, что хочет выпасть из ряда лучших убеждений и стать социальной средой внутри реальности человеческой. Личная стать на страсти убеждать себя в свободе говорит и думает, что страх ей – лучший поводырь и нрав внутри обычаев, но станешь ты ему характером как притчей на основе мысли ожидать другую реальность социальной маски одиночества.
Уровень философского прозрения стал ещё одним правом учить другого понимать свои обиды, ты же их зеркало на мире превосходства из тишины существования своей воли. Политической ли, но стала она социальным довольством для демократии множества, что и стиль обычаев на мысли, убеждая суть которых встретил свой рассвет ницшеанский удел видимой зари личности. Тоскуя не меркнет философское убеждение спадать на ряды одномастных идиотов, чтобы жить как социальный рупор души человеческой, её личной свободы и отождествления стать рукотворным идеалом смерти. Достигая своей вершины подлости в движении твоё эго обещает ждать ещё большего успеха в жизни, но думая как страсть пятится на многолетнее чувство свободы. Личному страху убеждая иметь субстанции собственной тени врага и алча его каждый день, что мнит себя самого то становится лучшим другом в существовании тени прозрения от будущего. Даже Ницше убеждая свои инстинкты сравнивал поколение чувств на фатумах свободы личной, но практический тон социальной красоты утверждает, что вымысел так тлетворен в своём мифе зарождения, им страхи понимают лучший сон из мысли несуществующей. Философскому обязательству проникая до самых седин начала вездесущей красоты мира человеческого, остро и мгновенно как идеалы социального гипноза. Ты строишь ими новый инстинкт и право утверждать собственное счастье, но лучшее ли оно станет для твоего эго? Знаком социального ответа, или другой закономерностью убеждать социальное родство мысли, что когда – то ты жил в начале несуществующей видимой причины множества всего. Его отлично понимая и в эго повторяя смыслом картину художественной необъятности свободы существования в мире людей.
Древнее зеркало науки
Представляешь пустоту уродства мира,
Пусть нелишним скажет сон ему,
Одичав ты верить стал всему,
Что и древний путь своих имён души,
Заставляешь сон пускать на свет,
Принимая тяжесть жизни этой,
Будет ли изжит его портрет —
Знает только истина в вине.
Обращал свой философский ветер
Над зеркальным словом, словно мир,
Верил, что почти внутри излил —
Пусть ещё несбыточный оценщик —
Каждую упавшую звезду
Над пощадой власти из сердец,
Будет ли играть её вину —
Зеркало науки в том любви итоге,
Или думать наяву сквозь сон
Обнищания уверенного счастья —
Ты упрятал верности засов,
Чтобы обращать искусству зло
По конечным идеалам счастья.
Зная этот день на той вине —
Пусть окончит просьбу в глубине
Солнечное зеркало твоей науки,
Занимая роскошь в тленном сне
И спокойно видимой, как мне,
Устрашению слов на долгой скуке
Ты проходишь, думая как слуги
И строптиво укрощаешь вечность,
Под обломками искусства на глазах.
Философское начало без конца
Антагонизму пишет сладостный конец
Спокойный сон из страха повседневного,
Он убеждён, что честью в мире фарс,
Пускает стрелы мирной тени в нас
