– Растудыть твою налево кренделем десять раз через колено да прямо в душу! – не выдержал Уильям, наступив в очередной раз на очередной же камешек.
Этими камешками на островке было усыпано все! Вот буквально все горизонтальные поверхности в камешках. И даже наклонные поверхности в камешках. В маленьких камешках и в камешках покрупнее. В ярких, пестреньких камешках и простых серых, невзрачных камешках. В очень разных камешках. У всех этих камешков было лишь одно общее свойство – они все были очень колкими.
Ботинки Уильяма не справлялись с этой напастью. Его специальные, безумно дорогие ботинки для путешествий – с усиленной подошвой, химически обработанные, магически и еще черт знает какими способами защищенные – не справлялись. Да что там! Ботинки пали смертью храбрых уже в первую неделю пребывания Уильяма на острове.
Во что они превратились спустя месяц? Правильно, об этом лучше не думать. И не смотреть. И не вспоминать. Но как же больно ногам!
Уильям Кернс искренне считал, что наука стоила жертв. Но каждый раз надеялся, что удастся обойтись без них. И каждый раз надежды оказывались напрасными. В этот раз пришлось жертвовать ботинками. И ногами. Не так уж и много, если подумать. За то, чтобы месяц прожить у канаков, это вообще мелочь!
Целый месяц у канаков. Месяц! Он первый и пока единственный из чужеземцев, кто удостоился подобной чести!
Четыре недели он наблюдал жизнь изолированного племени, быт неконтактного народа изнутри. Да за такую возможность можно не только истерзанные ступни пережить – подумаешь, колко! – а вообще ногами по колено пожертвовать! Или даже выше. Хотя… Хм!
Осторожно ступая и прижимая к груди тяжелый саквояж, Уильям шел к берегу за своим проводником. Сегодня, как и в первый день его пребывания на острове, гостя сопровождал жрец. Сигнал на корабль уже подали, и скоро придет шлюпка. Пора прощаться с радушными хозяевами.
Как же много весит бумага! А много бумаги весит еще больше! Но это по весу много. Уильям покосился на раздутую сумку в своих руках. И по объему много. А по жизни – мало! Исписал и изрисовал за это время все! Хотя, казалось, брал с запасом. В конце отмеренного срока пришлось использовать листы, которые заполнял в первые дни и где писал размашисто, не экономя бумагу, и вписывать что-то туда между строк, на полях, сокращая… Дай бог потом разобраться, что записал! Но что было делать? Отлучаться с острова ему в течение этого месяца запретили: дескать, мы тебя не неволим, можешь уплыть в любое время, но обратно не вернешься. И когда канаки решаться впустить еще кого-то к себе, неизвестно, но точно не скоро. А у самих канаков бумаги нет. У них камешки!
Уильям представил, сколько бы весил саквояж, веди он свои записи не на бумаге, а на каменных плитах… Зажмурился и потряс головой. По закону подлости нога тут же наступила на что-то особо крупное и острое. Владелец ноги охнул, дернулся, качнулся. Центр тяжести сместился, и путешественника повело в сторону. Несколько мелких торопливых шажков вбок. Пара неловких приседаний. И полная капитуляция в борьбе с силой притяжения!
Уильям Кернс, знаменитый путешественник, автор множества путевых заметок и очерков, этнограф и археолог, растянулся во весь свой немалый рост на земле канаков. На камнях канаков.
Уильям сел, ощупал пострадавший во время падения локоть, пошевелил ушибленной рукой, огляделся. Похоже, он упал не просто на камни канаков. Он упал на священные камни канаков! Жрец, сопровождающий его к берегу, замер на границе круга, в который так нелепо влетел гость.
Еще в самый первый день Уильяму дали понять, что на острове он может ходить куда угодно, только не в этот круг. Интересоваться, чем угодно, но не этой утоптанной площадкой с десятком разновеликих гранитных столбиков. Это было единственное правило, которое ему озвучили. И в качестве наказания за нарушение этого правила сулилось вовсе не изгнание. Помнится, жрец, когда озвучивал это самое наказание, очень красноречиво сопроводил свои слова крайне выразительным жестом, резко чиркнув ребром ладони по собственному горлу и закатив глаза так, что на фоне смуглого до черноты лица зловеще сверкнули одни белки. И вот теперь этот жрец стоял на границе круга и смотрел остекленевшим взглядом на нарушителя.
Уильям гулко сглотнул. Слюна сразу стала вязкой и горькой. Похоже, в этот раз наука заберет в жертву не только ботинки. «Жаль, что записи передать не успею!» – заполошно билась в голове одинокая мысль.
Жрец моргнул. Взгляд его вновь стал живым и чуточку насмешливым. Он затянулся чудовищного размера самокруткой – кажется, с куревом жрец не расставался даже во сне – выпустил в небо мощный столб зеленоватого дыма и произнес свое коронное:
– Воля богов!
Господи! За последний месяц Уильям слышал эту фразу едва ли не чаще, чем наступал на камешки.
Почему канаки избегают общения с внешним миром? – Воля богов.
Почему решили сделать исключение и именно для него? – Воля богов.
Откуда знают родной язык Уильяма? – Воля богов.
Зачем покрывают свое тело замысловатыми рисунками? – Вы уже знаете правильный ответ – воля богов!
В общем, про волю богов Уильям слышал часто, но обрадовался этой фразе впервые.
Жрец поднял правую ногу, сверкнув светлой подошвой, почесал ребром ступни голень левой ноги и шагнул в святилище, знаком приказав путешественнику следовать за ним.
Спустя полтора часа Уильям Кернс покачивался в шлюпке и пытался ответить себе сразу на несколько вопросов.
Во-первых, зачем он сунул в карман каменный нож и каменный же кулон, которые перед этим стянул с одного из постаментов внутри священного круга?
Во-вторых, почему жрец, вдохновенно вещающий ему про богов и божков местного разлива, предпочел сделать вид, что ничего не заметил?
В подозрительно пустой голове не находилось ответов, кроме одного – воля богов!
Уильям раздраженно сплюнул в воду и, бросив копаться в прошлом, попытался поразмыслить о будущем. Что же теперь с этими вещицами делать?
Отдать в музей? Угу, а заодно признаться, что он, Уильям Кернс, уподобился разной швали и обворовал наивных дикарей? На его репутации можно будет поставить крест.
Скрыть от общественности метод получения? Опуститься до обмана? Правда вряд ли всплывет: канаки точно никому ничего не расскажут. Никто не узнает. Знать будет только сам Уильям, и каждый раз, когда при нем будут упоминать столь щедрый дар музею, его будет корчить от чувства вины и осознания глубины своей подлости.
Подарить сыну? Перед глазами встал образ Сая: узкие плечи, острые коленки и тоска на дне огромных, не по-детски серьезных зеленых глазищ. Чувство вины заворочалось на дне души. После каждой экспедиции Уильям обещал себе побыть с сыном подольше, и каждый раз жизнь вносила свои коррективы. Ничего, он все наверстает. Обязательно! Но, наверное, не в этот раз. Да и дарить парнишке украденные безделушки – плохая идея. Сайгус точно не даст забыть о неблаговидном поступке отца, даже если сам знать о нем не будет. Он и так – воплощенный укор совести.
