Девочка Леля была ни прелестница, ни дурнушка. Ни упрямица, ни безвольница. Она неприметно жила среди трёх шумных сестёр и трёх крепких братьев, с матерью, но без отца, в овальной избе, посреди леса.
Леля редко говорила. Пока сёстры разучивали песню, она молча вглядывалась в их пунцовые губы. Когда братья убегали в чащу ловить зайцев, Леля неподвижно ждала мальчишек возле дома. Ведь наравне с тишиной она ценила сдержанность и покой. А когда мать укрывалась лисьим тулупом и выгоняла детей из избы, девочка садилась под окнами и вслушивалась, осмысляла, предчувствовала. Потому что больше всего Леля дорожила знаниями. И знания эти шептали девочке, что семья её люта и изменчива, словно осенняя погода.
Избу семья Лели не убирала. Печь не топила. Ни метлы, ни лохани, ни ухвата в хозяйстве не держала. Однако жилище семейства всегда было опрятно и тепло, а на столе каждый вечер красовались яства из чрева леса, будто невидимые слуги пыль выносили, полати стелили, огонь незримый подкармливали, кабанов и тетеревов резали.
Семья Лели к людям не ходила. Но изредка люди приходили к ним. Да вот только и тут Леля видела разброд: гостей в избу не приглашали, подарки отвергали, с пришедшими разговаривала только мать, да и то едва слышно. Словно не проситель к избе наведывался, а опасность подкрадывалась.
Но самым чудным укладом Леле виделся ночной толк. Пока звёзды блуждали по вечности, семейство торопливо шепталось с явью: мать – с деревьями, братья – с ветром, сёстры – с козодоями, а Леля – с лисицей. И странным это казалось девочке и разумным одновременно. Как роскошная позолота на листьях после лета выглядит естественно, так порядок семьи для Лели представлялся порядочным. Но ум девочки отличный от ума родни тревожился и ждал отплаты. Ведь после щедрых осенних урожаев неизменно наступала карающая зима.
Однажды мать отправила сыновей с оленями в лесу побегать, а Лелю с сёстрами подальше от избы на осиновые пни усадила и наставила песне научаться. Три девочки послушно закрыли глаза, взялись за руки и затянули тонкую мелодию. Три девочки, три голоса, единая песня для всего Царства живого, Царства скрытого, Царства мёртвого. Но музыкальное равенство это мимолётное и шаткое Лелю не занимало. Девочка с бо́льшим увлечением разглядывала чужаков у избы, от которых мать детей за учёбой попрятала.
Люди как люди. Один человек взрослый, широкоплечий. Мужчина зрелый. А с ним человечек поменьше, совсем крошечный. В кафтане не по размеру и с носом сопливым. Девочка. Почти такая же, как Леля.
Верно сходство это чужачка тоже учуяла, поскольку кончила отца за кожух тянуть и уставилась на Лелю заинтересованно.
– Да позови же её, – нежданная ласковая речь лисицы как рябиновая вода по зудящей коже омыла волнение Лели.
Девочка скосила глаза на рыжую товарку, которая против обычая разговор начала под солнцем, и едва слышно ответила:
– Нельзя. Мать не разрешает ни с людьми знаться, ни с их обычаями.
– Тоже мне тайна! – лисица острым носом обнюхала край Леленого платья. – Да там и знать нечего. Спят, едят, как все мы. Стаи любят и компании, – чёрные тугие усы лисицы коснулись рук девочки, что покоились на коленях, вне круга песни. – Пока старшие шепчутся, позови её. Для секретика. Свою тайну придумайте.
Леля ничего отвечать не стала, только несмело кивнула. И знак этот понравился и рыжей товарке, и желаньям Лели, и чужачке, которая, заворожённая видом ручной лисицы, уже осторожно от отца отходила и медленно ступала к незнакомым детям.
Через мгновение два мира сблизились, смутились, но жадно один одного начали оглядывать. И когда глаза непослушных девочек рассмотрели друг в друге схожие крупицы звёздной пыли, когда сердца Лели и чужачки забили извечный ритм радости, когда кровь потянулась к крови, вырисовывая румянец на щеках, девочки поняли, что дружны издревле. И в знак этой доброй связи чужачка протянула Лели руку. А Леля, благодаря мир за упорядочность, приняла подарок и пожала тёплую ладонь.
