Холод сковал тело, ледяным дыханием пробежался по коже, проник внутрь, замораживая, заковывая сердце в ледяную броню.
Страшно.
Нет сил пошевелиться. Убежать. Спрятаться от жуткого пейзажа, что простирается насколько хватает глаз.
Знакомый двор, залитый призрачным сиянием. Скошенный газон и деревья, что застыли изломанными монстрами, протягивая кривые ветви-руки к небу. Словно бы в немой молитве обращаются они к высшим силам. Молят…
О чем? Кто бы знал. Они не шелохнутся. Не тревожит легкий ветерок раскидистые кроны, не шелестят, переговариваясь, листья, не скрипят рассохшиеся стволы. Тишина. Мертвая. Душная. Она обволакивает, словно коконом, забивается в легкие, сковывает движения.
Жутко.
Старая береза с кривой веткой, на которой безжизненно висят детские качели. И медведь… коричневый, лохматый, с блестящими пуговками-глазками и носом-сердечком. Любимый ранее. Теперь же… брошенный. О нем забыли. Оставили в одиночестве. Бросили небрежно на траву. Он смотрит в небо своими безжизненными глазами. О чем думает? За кого молится этой ночью?
И луна, что висит низко-низко, словно в сетях, запутавшись в кронах деревьев. Она бы может и рада была вырваться, подняться повыше, спрятаться за облаками. Да нет сил разорвать путы. Не отпускают на волю, крепко держат тонике на вид, но удивительно прочные ветви, притягивают ближе, опутывают. Вот и висит она над землей низко-низко, озаряя округу призрачным своим светом, и плодит тени. Чернильно-черные, рваные…
Жуткие.
И стынет кровь в жилах. Бежит по коже ледяная поземка. Проникает внутрь…
Тишина.
Мертвая. Пугающая. От которой гулко ухает сердце и дыхание перехватывает. Грудь сжимается от нехватки воздуха. А сделать вдох страшно. А вдруг как услышит кто?
Под ногами холодный камень. Шершавый. Осклизлый. А ступни босые и мерзко так. И убежать бы. Спрыгнуть на землю, почувствовать под ногами колючие стебли отрастающей травы. Но не выходит. Крепко держат невидимые путы. Оплели тело, сковали движения. Не отпускают. А на шаг впереди виднеется чернильная тьма мутной воды. В ней отражается небо. Такое же черное, непроглядное, без единой звездочки-искорки.
А может то и не небо вовсе, а та же тьма?
Зов налетел неожиданно. Отозвался гулом в ушах, прошелестел по обнаженной коже, мурашками спустился вдоль позвоночника, но не потревожил царившую вокруг мертвую тишину. Не всколыхнулись деревья, не пошла рябью черная мутная вода в фонтане, не зашелестели листья, не вскрикнула ночная птица. Лишь в душе натянулись невидимые струны, загудели, отзываясь на неслышимый человеческим ухом звук, застонали. Зазвенели так, что казалось, еще немного и они лопнут. Разлетятся осколками в ночной тишине, своим звоном разрушая наваждение.
Куда он звал? Чего требовал?
Кто знает? Только сил сопротивляться не осталось.
Шаг. Один только шаг вперед и пустота разверзлась под ногами.
Падение? Его не было.
Черные щупальца взвились в воздух, опутали ноги, скользнули вверх по обнаженной коже, оплетая тело, лишая даже возможности пошевелиться. Потянули вниз.
Ледяная вода обожгла кожу.
Я хотела закричать, но стоило открыть рот, как мутная вода хлынула внутрь, вызывая рвотные спазмы. Легкие горели огнем, воздух стремительно заканчивался.
Темная вода оседала на зубах отвратительным гнилостным налетом. Я пыталась барахтаться. Из последних сил рвалась вверх, туда, где еще виднелся сквозь мутную пелену призрачно-голубой диск полной луны. Она была хороша. Эта луна. Огромная, выпуклая, низко нависшая над землей и источающая нереальный белый свет.
Только бы выбраться… Только бы дотянуться…
Я рванулась еще раз, но темные плети обвили тело, спеленали меня по рукам и ногам, не давая пошевелиться. Пыталась кричать, но стоило открыть рот, как туда хлынула темная вода, воняющая тиной, отплеваться от которой было совершенно невозможно. Она забивала рот и нос, оседала на зубах, проникала в легкие и желудок, заполняя их. Воздуха катастрофически не хватало. И хоть я знала, что каждая новая попытка вдохнуть – приближение конца, все равно ничего не могла с собой поделать. Захлебывалась в протухшей воде, извивалась точно гусеница, в тщетной попытке избавиться от прочных пут…
Не получалось.
Меня все глубже и глубже затягивало в бездну.
Спасения не было.
Ноги налились свинцом и стали настолько тяжелы, что нельзя было пошевелить даже пальцем. Холодно было. Тело онемело. В ушах нарастал гул. В груди болело…
Воздух заканчивался…
Бледный диск луны, просвечивающийся сквозь мутную темную толщу воды стал удаляться. Он все бледнел и бледнел, пока не исчез совсем.
Надежды на спасение не было. Перед глазами все быстрее кружились разноцветные мошки, тело не слушалось… Я погружалась на дно.
Резкий противный звук, совершенно не подходящий ситуации в целом, вдруг пробился сквозь шум в ушах. Я отмахнулась от него, дернула рукой и…
Проснулась. Резко села на кровати и сделала глубокий вдох. Закашлялась. Легкие горели огнем, будто бы я на самом деле только что провела под водой какое-то время без возможности вдохнуть. В ушах шумело, перед глазами плавали радужные круги… и звук… Слишком громкий надрывный звук все никак не стихал.
Я обхватила колени руками, уперлась в них лбом и глубоко размерено задышала, пытаясь восстановить сердцебиение. Не получалось.
Сердце колотилось, словно после быстрого бега, дыхание вырывалось с хрипами, сухой кашель терзал гортань. И этот звук… он раздражал, как песок в кроссовках.
Я закрыла ладонями уши и закричала. Громко. Надрывно. Вкладывая в этот вопль весь пережитый ужас, отчаяние, что скопилось в душе. Кричала, не обращая внимания на то, что в горле огнем горит. Даже не задумывалась о том, что сейчас ночь и соседи спят, не подозревая о том, какое пробуждение их ждет. Кричала, пытаясь выплеснуть всю боль, что вот уже семнадцать лет живет в моем сердце.
Стало легче. Немного.
Отняв ладони от ушей, потерла ими лицо и запустила пальцы в волосы. Сердцебиение стало успокаиваться. Если бы еще не это дребезжание.
Я распахнула глаза и огляделась вокруг. Помотала головой, избавляясь от остатков кошмара, и опознала противный звон. Телефон. Обычный телефонный звонок, раздавшийся в тишине ночи, заставил меня вынырнуть из повторяющегося на протяжении последних семнадцати лет кошмара.
Глубоко вздохнув в очередной раз, я потянулась к тумбочке у кровати, чтобы ответить на звонок.
- Севастьян, - собственный голос показался чужим, совершенно незнакомым, слишком хриплым и походил больше на воронье карканье.
- Десять минут на сборы, - раздалось из трубки и тут же последовали короткие гудки.
Я выругалась в голос и уронила телефон на развороченную постель. Закрыла глаза на несколько секунд и снова прижалась лбом к согнутым в коленях ногам. Сердце гулко ухало в груди, в ушах по-прежнему шумело, хоть и шум этот стал несколько тише, чем еще секунды назад.
