(Один персонаж, художник ЖОРЖ БРАК, который обращается к зрителям со сцены, где нет ничего, кроме мольберта с картиной, обращенной тыльной стороной к зрительному залу).
БРАК. Я многому научился у моего друга Пикассо. В прежние дни я приглашал его к себе всякий раз, когда заканчивал новую картину. Для него это было легко, для меня – трудно. Я жаждал его одобрения, он был моим лучшим другом, и долгое время, похоже, только Пикассо и я понимали, что мы делаем, тогда как остальные – едва ли. Но особенно я гордился одной большой картиной. Он согласился прийти, чтобы взглянуть на нее. Я стоял рядом, затаив дыхание, ожидая услышать его мнение.
– Ну? – спросил я.
– Картина прекрасная, – в голосе, однако, слышалась неуверенность. – Но… – и это слово повисло в воздухе.
– Но что? – спросил я.
– Нет, ничего, – ответил Пикассо. – Я хочу сказать, если это то, что ты хотел…
– Что? – спросил я. – Скажи мне. Тебе не нравится?
– Нет, нет, – возразил Пикассо. – Мне очень нравится. Возможно, это твое лучшее полотно, только…
– Что только? – спросил я. – Ради Бога, скажи мне.
– Ты действительно хочешь знать? – полюбопытствовал он.
– Естественно, я хочу знать, – во мне уже кипело раздражение. – О чем ты?
– Конечно, ты можешь увидеть это сам, – услышал я в ответ.
– Увидеть что? – спросил я. – Увидеть что?
– Белку, разумеется.
– Что?
– Белку, – повторил он. – Я хочу сказать, это нормально, Жорж, если ты хочешь изобразить белку в своей картине, ты имеешь на это полное право, полагаю, но, если откровенно…
– Какую белку? – спросил я. – О чем ты говоришь? На этой картине нет никакой белки.
На лице моего друга Пикассо отразилась обида.
– Если ты намерен шутить со мной по такому серьезному вопросу, – сказал он, – говорить больше не о чем.
– Я не шучу! – воскликнул я. – Какая белка? Где?
– Ты действительно ее не видишь? – спросил он.
Мое раздражение уже переходило в ярость.
– Я не вижу белки на этой картине, – прорычал я. – Нет на этой картине никакой белки. Я, Жорж Брак, великий художник-кубист, не рисую белок!
Пикассо смотрел на меня. Росточка он был небольшого, но его взгляд мог прожигать в человеке дыры.
– Прекрасно, – кивнул он. – Как скажешь.
Но я не собирался позволить ему так легко отделаться.
– Покажи мне белку, – потребовал я.
– Нет, нет, – он покачал головой, – если ты говоришь, что ее здесь нет, значит, ее нет. У меня и в мыслях нет говорить коллеге-художнику, что должно быть в его картине. В конце концов, я всего лишь Пикассо, а ты… Ты великий Брак.
Я к тому моменту дошел до точки кипения. На кону стояла моя честь.
– Я требую, чтобы ты показал мне белку! – проревел я. – Немедленно!
– Пожалуйста, Жорж, на самом деле это ерунда. Я слишком высоко ценю твою дружбу, чтобы ставить ее под удар из-за такой ерунды, как маленькая белка, – ответил Пикассо.
– Покажи мне эту чертову белку, – не унимался я, – или, клянусь, с нашей дружбой будет покончено!
– Что ж, – не стал больше спорить мой друг Пикассо, – если ты настаиваешь. Но, конечно же, ты можешь увидеть ее сам, это же ясно, как день. Она прямо здесь.
– Где? – спросил я.
– Здесь, – ответил Пикассо. – Видишь?
Я смотрел, и я смотрел, но не видел никакой белки.
– Ничего не вижу, – признался я. – Никакой белки.
– Ах, – вздохнул мой друг Пикассо и покачал головой. – Так часто художник не видит то, что нарисовал.
– НА ЭТОЙ КАРТИНЕ НЕТ НИКАКОЙ БЕЛКИ! – проревел я.
– Как скажешь, – он пожал плечами.
Я смотрел. И смотрел. Пикассо курил. И на мгновение, думаю, только на мгновение, мне показалось…
– Ты про это? – спросил я. – Вот здесь?
И я указал на некую конфигурацию на картине, которая, как мне показалось, на долю секунды изменила форму, совсем как в калейдоскопе, которые так нравятся детям.
– А теперь, мой друг, – и голос Пикассо звучал слишком серьезно, – ты просто смеешься надо мной.
Как же мне стало стыдно. Мой друг Пикассо всего лишь пытался мне помочь, а я оскорбил его дважды. Первый раз отказывая ему в том, что он может увидеть белку, которую он видел ясно и отчетливо, а потом вроде бы насмехаясь над ним, когда на самом деле белку эту я не видел. А в следующее мгновение, о, ужас, какой ужас, внезапно, я увидел, эту белку, эту мерзкую белку, которая, ухмыляясь, смотрела на меня с картины.
– Господи! Господи! – криком вырвалось из меня. – Я ее вижу! Я вижу белку! Она есть, Господи, на картине есть белка!
– И это очаровательная белка, – заметил Пикассо. – Белки – они все такие.
– На как, во имя Господа, белка попала в мою картину? – вопросил я.
– Пути белок неисповедимы, – указал Пикассо.
– Но я не рисовал белку на этой картине, Пабло, клянусь могилой моей матери, – я пребывал в растерянности.
– Может, ты нарисовал и забыл, – предположил он.
– Если бы я нарисовал белку, но не забыл бы, – ответил я. – Разве я похож на человека, который может забыть такое?
– Иногда, – сказал Пикассо, – что-то пробирается в нашу работу без нашего ведома. Мы так одержимы стремлением что-то нарисовать, что не замечаем некоторых искажений… Нет, слишком сильное слово… Некоторых ненужностей, которым удается прокрасться в нашу работу, когда мы отвлекаемся.
– Но как такое может случиться? – воскликнул я. Слова «искажение» рвало мне сердце. – Я схожу с ума?
– Расстраиваться тут не из-за чего, – попытался успокоить меня Пикассо. – Если ты хочешь, чтобы в твоей картине была белка, может, даже несколько орешков…
– Не ХОЧУ я белку в моей картине, – рявкнул я. – Мне противны белки. Белки – самые отвратительные существа на земле. Я терпеть не могу белок, и я терпеть не могу орешки. Как ты смеешь предполагать, что я, Жорж Брак, сознательно позволил белке пробраться в мою картину? Клянусь тебе, не рисовал я никаких белок.
– Надеюсь, ты не предполагаешь, что я ночью проник в твою студию и нарисовал белку на твоем шедевре? – спросил Пикассо.
– Разумеется, нет, – ответил я. – Ты никогда бы такого не сделал, я знаю. Ты – мой лучший друг.
В любом случае, такую белку мог бы нарисовать Матисс, – заметил Пикассо.
– Матисс? – переспросил я. – Ты думаешь, это сделал Матисс?
– О, нет, нет, конечно же, нет, – покачал головой Пикассо. – Матисс никогда бы не поступил так с тобой. И он слишком занят собственной работой. Я только хотел сказать, что выглядит она, как белка Матисса, такую белку Матисс мог бы нарисовать, если бы в приступе слабоумия взялся за беличью картину. Но расстраиваться не из-за чего. Критики, с полным отсутствием у них серого вещества, в будущем упомянут о влиянии беличьих мотивов Матисса на некоторые картины Жоржа Брака.
