ГЛАВА 1
Я бежала вперед, не разбирая дороги. Пересохшими от волнения губами ловила безвкусный колючий воздух, насквозь пропахший дымом и гарью. Кислорода катастрофически не хватало, и я задыхалась, но старалась не сбавлять скорости. Мой неведомый преследователь тяжело дышал, что говорило и о его усталости тоже, однако расстояние между нами постепенно сокращалось, и я знала, что рано или поздно он меня настигнет.
Сквозь тонкую пелену дыма, похожую на прозрачный мутный флер, я видела только разъедающую взгляд темноту, скрывающую очертания хмурого леса. Мой преследователь же наверняка обладал зрением кошки, потому что, в отличие от меня, явно понимал, куда бежит. В панике я обернулась и тут же, вскрикнув, упала на колени – он оказался ближе, чем представлялось еще секунду назад. Тень крепкой мужской руки нависла надо мной, и я съежилась интуитивно, закрывая лицо руками в попытке избежать неминуемого удара. Носок тяжелого высокого ботинка уперся мне в ребра; не удержавшись, я покорно повалилась на бок, но все равно пробовала сопротивляться, цеплялась пальцами за грубую кожу его перчаток, отбивалась ногами, однако попытки высвободиться оказались тщетны. Ловко скрутив мои руки за спиной и придавив ногой в область поясницы, он что-то набросил мне на шею, потянул, отчего я закашлялась и вновь дернулась в заведомо провальном стремлении выбраться из захвата. Узел на моей шее затягивался все крепче. Я помотала головой, захрипела, забилась в равнодушных чужих руках, как рыба, выброшенная на мертвый берег. Смерть ласково улыбалась мне в лицо, подмигивала, распахивала отвратительные серые клешни, готовясь принять меня в свои объятия, и я крепко зажмурилась, не желая видеть победной ухмылки на обескровленных губах проклятой старухи.
Мне ужасно хотелось жить.
Мне было, для кого жить…
Когда узел, сжимающийся вокруг моей шеи, затянулся до предела, до моих ушей донесся громкий крик. На мгновение передо мной возникло улыбающееся лицо, мое лицо. А спустя секунду я распахнула глаза.
***
Белый потолок в мелкую крапинку.
Никакого леса и всепоглощающей темноты, никаких оскалившихся в предвкушении свежей крови злодеев с веревкой наперевес. Это был просто дурацкий страшный сон. Все хорошо.
Смахнув выступивший на лбу холодный пот, я глубоко вдохнула и села в постели, притянув колени ближе к животу. Светлое бамбуковое одеяло натянулось, и Вадим с недовольством потянул его обратно на свои плечи.
– Детка, имей совесть, ты мне всю ночь не давала спать, – сонно проворчал он, переворачиваясь на другой бок и полностью стаскивая одеяло на себя.
Я ничего не ответила; мрачная картинка из жуткого сна все еще слишком явно стояла перед моими глазами, а жилка на шее, в том месте, где натягивался тугой узел, ощутимо пульсировала. Черт-те что. Потерев ладонями лицо, я выдохнула, на несколько секунд задержав дыхание, и покосилась на спящего рядом мужчину.
Трифонов Вадим Николаевич. Успешный владелец небольшого, но довольно популярного среди молодежи заведения, в котором мы, кстати, и познакомились около двух месяцев назад. Переживая очередной жизненный катаклизм наиболее доступным мне способом, я полвечера проторчала у барной стойки, попеременно вливая в себя разномастный алкоголь, и к тому моменту, как в непосредственной близости материализовался Трифонов, была уже порядком навеселе. Конечно, то, что мне вообще хватило ума связаться с типом, у которого на физиономии крупными буквами выведено «мерзавец и подлец», я предпочитаю списывать на разум, затуманенный градусами, однако, если быть совсем честной, разборчивость и осторожность никогда не вписывались в число моих добродетелей.
Красивый, высокий, подтянутый блондин с деньгами и неплохими перспективами не мог меня не заинтересовать, и я клюнула, слишком поздно узнав о том, что ко всему этому великолепию прилагается дрянной характер и фантастически запредельное самомнение. Если б последние два пункта не портили всю картину, из Вадима мог бы выйти отличный кандидат для торжественного похода в ЗАГС. Теперь-то я понимаю, что нужно быть поистине отчаянной, чтобы всерьез хотеть серьезных отношений с подобным типом, и иллюзий на его счет не выстраиваю, так что Вадик и дальше может спать спокойно.
Спустив на пол босые ноги, я поднялась с постели и первым делом натянула майку, достала из-под ночного столика свою сумку, вытащила из бокового кармашка мобильный и едва удержалась от стона – пятнадцать пропущенных. Два звонка от папы, целых девять от мамы, все остальные от Динки. Вчера я совсем забыла про телефон, тем более что звук весь вечер был отключен, и аппарат мертвым грузом осел в кармашке сумки.
Прихватив мобильный, я заперлась в ванной комнате, на всякий случай повернула до упора оба вентиля и, прислонившись бедром к бортику глубокой ванны, набрала маму.
Она ответила уже после двух гудков. Голос звучал сонно, и я мысленно отвесила себе оплеуху за глупость и невнимательность – кто ж донимает людей звонками в такую рань?
– Я жива, – отрапортовала в динамик, не дожидаясь, когда на меня обрушится ее тихий гнев. – Все хорошо. Представляешь, телефон разрядился и весь вечер провалялся в сумке...
– Ну, конечно, – согласилась мама.
Она всегда так разговаривала – спокойно, без яростных криков, однако при одном только звуке ее голоса у меня молниеносно возникало непреодолимое желание начать оправдываться за каждый из всевозможных своих проступков в отдельном порядке, что здорово подводило в те времена, когда я была неспокойной ученицей старших классов, и мне казалось, что мама видит насквозь свою беспутную дочь.
– Мам, тебе не о чем волноваться. Ты же знаешь, я работаю сутками напролет, кручусь как проклятая. Дурацкий график, зато деньги приличные.
– Всего лишь бумажки. Сегодня они есть, завтра уже нет, – негромко заметила мама; в ее голосе мне послышался завуалированный укор. Помолчав, она добавила: – Папа переживает. Он уверен, что ты снова ввязалась в плохую компанию.
– Что? Нет. Нет, конечно, – я даже привстала, машинально потерев ладонью лоб, а заодно попыталась припомнить все, что рассказывала маме о своей работе за последнее время. Черт… – Мам, у меня все хорошо, правда. Никаких плохих компаний, никаких стремных дел. Помнишь, ты настоятельно советовала мне провести переоценку ценностей? Так вот, я это сделала.
– Не думаю. Слишком легко ты об этом говоришь, – метко заметила мама, а я поморщилась. – Что ж, Ник, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
По тону, каким она это сказала, стало ясно, что сейчас из трубки послышатся противные короткие гудки. Наше с мамой взаимопонимание всегда было слишком тонким и хрупким; чтобы его разрушить, много усилий не требовалось.
