Анна Замосковная - Сокровище чародея

1. Глава 1. Воительница и чародей

Месть – это блюдо, которое может отравить повара насмерть.

Первым ощущением Беры была дикая головная боль. Такая, что сочившийся через узорную решётку серый свет резал глаза.

«Ох, чародейкина задница, почему я так надралась? – Бера уткнулась в шёлк пуховой подушки. Значит, до дома добралась. Сладкий запах благовоний мучил чувствительное обоняние, и желудок зашёлся в болезненных спазмах. – Что же я так?..»

В памяти в мельчайших деталях вспыхнуло круглое лицо с бородкой, косички светлых волос, голубые глаза, в которых Бера черпала поддержку на тяжёлых тренировках, в спорах со стражами, всегда…

Ёфур.

«Девушке не место среди стражей», – ударил его насмешливый голос. Вчера. Он сказал это вчера, но и сейчас Бера помнила всё до мельчайших интонаций.

Тошнота подкатила к горлу. Бера мучительно содрогнулась, ввинтила голову под подушку, зажала уши. Но в мыслях гремело:

«Ты для отряда – обуза».

Вчера, когда Бера ожидала от Ёфура обычной тренировочной разминки, он вдруг ударил по-настоящему. Меч, которым она не раз прикрывала в бою его спину, звонко полетел по полу.  Лезвие застыло у шеи упавшей Беры. От ужаса и боли она не могла выдавить ни звука. А за плечом Ёфура, полулежа на балке, чародейка Амизи щурила густо обведённые чёрным глаза.

Сейчас Бера пыталась вышвырнуть воспоминание о том, как растерянно переводила взгляд с холодно-презрительного лица Ёфура на смуглую Амизи, на её поганую улыбку одним уголком губ, говорившую: «Вот видишь, я была права».

– Тварь, как ты посмела втянуть в это Ёфура, – прошипела Бера. Гадкие слова из лексикона нижнего города роились на языке, жгли, рвались наружу.

Но вчера в тренировочном зале Бера молчала.

«Дура! – Она затыкала крик искусанной простынёй, заглушала подушкой. – Позволила себя так легко обезоружить, унизить! Глупая влюблённая дура!»

Ярость хлестала обнажённую Беру раскалёнными плетьми, выжигала внутренности и сердце.

«Будь проклят день, когда я поспорила с этой сучкой!»

Выплюнув изжёванный край простыни, Бера приподнялась. Вчера она в полубеспамятстве ушла из Стражериума, сегодня её трясло от желания вырвать Амизи волосы, расквасить её тонкий нос. Убить. И закопать на Пустоши. Вместе с Ёфуром!

Мысленно ругаясь, Бера стискивала уголки подушки. В миг ярости дёрнула их в сторону. Вены вздулись, засветились голубым. С треском разошлась ткань. Белые перья защекотали соски и живот Беры, рассыпались по постели и крепкому мужскому заду.

Рядом с Берой, закрыв одеялом голову, лежал мужчина. В ажурное изножье выглядывали ноги с бледными узкими стопами. Точно не Ёфура.

Но чьи?

Бера лихорадочно оглядела постель и себя: ниже на простыне – заскорузлые светлые пятна, на внутренних сторонах бёдер тоже недвусмысленные следы близости с мужчиной.

На полу валялось два кубка, пустая тарелка. Огрызки фруктов рассыпаны по плетёному саварскому ковру. Кресло опрокинуто, письменные принадлежности веером рассыпаны возле стола, словно их смели с него резким взмахом.

Наверное, так и было.

Сдерживая крик отчаяния и злобы, Бера зажала рот ладонью.

«Нужно вспомнить. Самой. И вести себя соответственно: подумаешь, с кем не бывает. Конечно, со мной не бывает – точнее, не бывало».

Прижимая ладонь к горячему с похмелья лбу, Бера мысленно возблагодарила всех и вся, что родители с её старшим братом уехали на смотрины, иначе её немедля обручили бы с этим неизвестным.

Эта мысль заставила Беру уставиться на стену, где ещё вчера между стойками с мечами висели водяные часы. Моргнув, она посмотрела в окно, но по освещению не поняла, это раннее утро или просто пасмурно.

Родители могли явиться с минуты на минуту, звон брачных цепей и бубнов уже звенел в гудевшей голове Беры, и это заставило её действовать.

Бера потянула одеяло с головы незнакомца. Тёмно-рыжие кудри выскользнули на подушку. У Беры перехватило дыхание.

«Нет, только не он, нет-нет-нет», – молилась она.

Вслед за растрёпанными кудрями показалась белёсая кромка кожи, у виска зачернённая размазанной обводкой глаз, острая скула, ухо с тонкими колечками пяти золотых серёжек.

Внутренности Беры падали в бездну, ей показалось, что она в невыносимом кошмаре, разум отказывался принимать такую действительность, а отяжелевшая рука всё тянула одеяло, пока не обнажила чувственное, красивое женской томной красотой лицо.

Закрытые глаза чародея Кнэфа были густо обведены по традиции его южной страны. Полные губы тоже казались очерченными. Матовая бледная кожа, как у холёных красавиц, выдавала примесь северной крови.

Сердце Беры выскакивало из груди: за Кнэфа родители станут сватать её с удвоенной силой, всё же принц, пусть и в неофициальном изгнании, но царская кровь, честь и всё такое, и прощай свобода, прощай служба. У Беры волосы дыбом вставали.

Собираясь закричать «Убирайся!», она сдёрнула с Кнэфа одеяло и подавилась возгласом: спина и плечи Кнэфа казались красными от царапин, пересекавших церемониальные татуировки. Он словно с дикой кошкой подрался.

Эта мысль пробудила воспоминания.

«Дикая кошка», – назвал её Кнэф, разглядывая в зеркало на стене гостиной царапины. И добавил: «Не думал, что ты такая горячая». А Бера засмеялась. Сейчас она жгуче покраснела от воспоминаний об этом. И ещё сильнее – вспомнив, что Кнэф ел с низа её живота клубнику.

– Кошмар его побери, – Бера закрыла лицо руками: она же не такая развратная.

Она не могла себя так вести.

Но память говорила другое… И Бера пожалела, что та вернулась…

Бера вышла из Стражериума, не замечая, как мерцают в свете заходящего солнца статуи легендарных стражей, хотя это зрелище завораживало её с детства и даже теперь, после двух лет обучения и года службы. Бера брела, не слыша окликов дежурных, пытавшихся ей что-то втолковать.

Если бы кто остановил её и попытался заговорить, она не смогла бы понять чужих слов – так разрывалось её сердце.

На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.

Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отряде – прекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отряда – обуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».

Стиснув виски, Бера прислонилась к стене дома: шершавой, колющей скорлупками штукатурки. Впервые до неё стало доходить, что она забрела в нижний город – бедный квартал у городской стены, прибежище нищих и преступников. Но ей не было страшно, наоборот – опасность смягчала боль.