Владимир Владимирович Путейцев вылетел в Катинск специальным рейсом. Он принял решение лететь незамедлительно, отложив все дела, ещё до того, как трубка телефона заняла привычное место на массивном чёрном аппарате с многочисленными кнопками для связи. Это было не в его правилах – обычно он тщательно взвешивал все за и против, прежде чем принять единственно правильное решение, потому что не имел права ошибиться. Но сегодня он изменил правилам.
Вертолет «Ка-226» оторвался от земли; вначале он слегка покачивался, набирая высоту, но уже через минуту сделал крутой разворот и устремился вперёд. Несмотря на тяжёлое снаряжение, он маневрировал в воздухе подобно стрекозе. Шума двигателя почти не было слышно, и пассажир, прильнув к стеклу иллюминатора и всматриваясь в нарезанные квадраты и прямоугольники огородов и полей, собранных в огромное лоскутное одеяло, погрузился в свои мысли.
Воспоминания тридцатилетней давности унесли Путейцева в Гейдельберг, где он, майор КГБ, работал во внешней разведке под прикрытием преподавателя знаменитого университета на кафедре юриспруденции. Он прекрасно владел немецким, и чтение лекций было одним из способов его совершенствования.
Изучая старые архивные материалы Гейдельбергского университета, он обнаружил дело молодого профессора Томаса Ноймана, который пропал при весьма странных и невыясненных обстоятельствах. В нескольких толстых бумажных папках этого дела, которое вёл старый детектив Ганс Гофман, были зафиксированы интересные факты из жизни учёного. Внимание молодого разведчика Путейцева привлекла тогда идея разработки вакцины, предотвращающей старение организма, на основе компонентов животного происхождения, высказанная Нойманом. Теория «вечной молодости», публично высмеянная на одном из учёных советов светилами биомедицины, не получила одобрения и не была включена в план работы кафедры. Несмотря на это, Томас Нойман решил продолжать дело отца, и формулу «эликсира молодости» ему пришлось выводить втайне от всех. Длительные по продолжительности опыты проводились в лаборатории в ночное время. Об этих опытах профессора Ноймана рассказал следователю вечный завистник Томаса ещё со студенческих времён Гюнтер Майер, который отличался нескрываемым подобострастным отношением к некоторым преподавателям и желанием доносить на других их коллег и отдельных, особо одарённых, студентов. Нойман никогда не скрывал своего истинного отношения к Майеру, чем и вызывал у последнего постоянное желание мстить.
Гюнтер мстил Томасу всегда и за всё. Он вынюхивал, выслеживал, складывал пазлы добытой информации в единую картину с одним только неуёмным желанием отомстить.
Он уже и сам точно не знал, чем и в какой момент насолил ему Нойман. Он всегда помнил только презрительный взгляд Томаса – тот словно неожиданно открыл для себя мерзкое существо, неизвестное доселе никому на свете и, наступив на него, увидел тошнотворное разлагающееся содержимое. И этот взгляд с тех пор не отпускал Майера и беспокоил его даже во сне.
Когда Нойман вдруг пропал, не явившись однажды на лекцию, Гюнтер Майер испытал истинное успокоение, и с этого дня его уверенность в том, что ненавистный взгляд больше не побеспокоит его, крепла и обживалась в сознании. Поэтому все те небольшие сведения о секретных опытах Томаса Ноймана, которые ему с большим трудом удалось накопать, он с радостью отдал «быкам», опрашивающим преподавателей и студентов Гейдельбергского университета на предмет того, кто что видел, и кто что знает.
Внимание Путейцева привлекла тогда фамилия русской студентки Марфы Пасюк, фигурирующая в деле о загадочном исчезновении профессора. Она работала у Ноймана младшим лаборантом, и хотя об их связи в деле ничего конкретно сказано не было, Путейцеву не трудно было предположить, что между Пасюк и Нойманом могла быть любовная связь по одной только причине – они были молоды, умны и свободны. И, как отмечали многие, отличались свободомыслием и авантюризмом в науке.
И вот теперь, много лет спустя, фамилия Пасюк, извлечённая начальником следственного отдела Николаем Николаевичем Александровым из донесения следователя Новичкова Александра Семёновича, прозвучала вновь. Из доклада следовало, что информация, полученная в ходе следственных действий, отнесена к разряду «особых» вопросов государственной важности, и это заставило его, генерал-полковника ФСБ Путейцева, незамедлительно вылететь в Катинск. Он внимательно осмотрел кабинет, следуя скорее многолетней привычке, чем желанию обнаружить какой-то непорядок и, резко развернувшись, уверенным шагом вышел, захлопнув за собой тяжёлую массивную дверь.
Через час вертолёт приземлился на небольшой военной базе; лопасти пропеллера успокоились в тягучем жарком воздухе, хвост нервно дрогнул и застыл. А ещё через двадцать две минуты чёрный фольксваген доставил Путейцева к зданию следственного отдела Катинска.
Владимир Владимирович сидел в крошечной полутёмной допросной, куда с минуты на минуту должны были доставить странного свидетеля недавнего преступления. Он с нетерпением ждал этой встречи, проигрывал её в уме, формулировал вопросы на всех известных ему языках. Он давно знал, что эта встреча неизбежно должна произойти. Но даже учитывая многолетний опыт работы в разведке, не предполагал и не мог заранее предположить всех её обстоятельств. И о своём необычном собеседнике, которым должен был стать свидетель недавнего преступления, узнал только несколько часов назад. Он впервые за многие годы был по-настоящему изумлён.
Свет настольной лампы упал на место для допрашиваемых, и Путейцев увидел две маленькие бусинки чёрных глаз на острой мордочке, безостановочно вибрирующие усы и пронизывающий взгляд. Человек и крыса пристально посмотрели друг на друга и, казалось, поняли всё, о чём знали и о чём хотели узнать.
– Здравствуйте! Расскажите о себе, – задал единственно правильный вопрос Путейцев. Голос его был жёстким, слова звучали отрывисто. Носок ботика два раза легко и беззвучно коснулся каменного пола: он всегда так делал, когда хотел сосредоточиться на главном.
