Этот дневник я начинаю вести для тебя. Возможно, не всегда мы могли с тобой поговорить по душам. Возможно, далеко не все сказали, что хотели. Ты сейчас далеко. Но, пожалуй, ты далеко уже давно. Не знаю, в чем тут дело, но отца ты всегда понимал больше, чем меня, всегда вставал на его сторону. Может, дело в том, что вы оба – мужчины, может, потому что ты был похож на него больше, чем на меня. Может, мне кажется, ведь когда-то мы были так близки с тобой? Мне о многом хочется сказать. И прежде всего о том, как я без тебя скучаю. Несмотря ни на что, у нас немало общих хороших воспоминаний.
Ты помнишь, как мы с тобой гуляли в пшеничном поле, недалеко от нашего первого дома? Еще заблудились тогда. И ты спросил, глядя на васильки: «Мам, а почему таких красивых синеньких цветочков так мало, а этих колосков так много? Почему не наоборот?» Знаешь, до твоего вопроса я об этом не задумывалась. Мне казалось совершенно естественным: пшеница – полезная культура, а васильки – сорняки в поле. Я тебе это объяснила. Но ты продолжал свои расспросы: «Разве такие красивые цветочки могут быть бесполезными? Они мне нужнее, чем какие-то колоски. Почему их не сажают просто так?» Я ответила, что васильки можно посадить в саду и там они не будут сорняками, а будут радовать глаз.
Наверно, так же обстоит и с людьми. Где-то мы оказываемся сорняками, а где-то объектами любования, восхищения, даже любви. Все зависит от места и того, кто тебя окружает. И времени, добавлю я. У людей от времени тоже многое зависит.
Когда же началось наше отдаление друг от друга? Ведь когда ты родился, не было никого ближе и роднее, чем мы с тобой. А сейчас соседский мальчишка относится ко мне лучше тебя. И ты об этом знаешь. Неужели не ревнуешь? Хотя почему ты должен ревновать? Это ведь он относится ко мне лучше, а не я к нему.
Помнишь, как ты ревновал меня в детстве? Когда во дворе к нашей игре присоединялись другие дети, ты отталкивал их в сторону и говорил: «Моя мама!» Говорил так настойчиво и властно, даже зло, но мне было так сладко от этих слов.
Я ужасно скучаю по тебе маленькому! Давно начала скучать. Как же мы были близки с тобой, как открыто и сильно ты любил меня. Я была для тебя самой лучшей и родной, самой близкой и необходимой! С какой тоской я вспоминаю, как ты не мог прожить без меня и нескольких часов, помню теплоту твоей маленькой ладошки, которая доверчиво сжимала мою ладонь, помню, как, уставший после длинного дня, ты засыпал у меня под бочком под какую-нибудь сказку, как радостно встречал меня с работы или из магазина и как, шутя, спрашивал про мои дела. Мне казалось, что так будет всегда. Но постепенно все изменилось… Как горько, что ничего больше не вернуть. А от воспоминаний теплее не становится, только грустнее.
Как я хочу поговорить с тобой по душам, как хочу быть услышанной и понятой… Хочу быть твоим другом. Хочу поддержки и тепла, нежности… Я так много хочу?
Может, сейчас, когда ты сам стал отцом, когда на твоих глазах взрослеет уже твоя дочь Маша, может, сейчас ты начнешь лучше понимать меня? Может, сейчас почувствуешь то, что чувствовала я? Может, сейчас наши отношения улучшатся?
А что теперь? Когда я тебе пытаюсь рассказать о Матвее и объяснить, что он для меня значит и почему, ты только зло щуришь глаза и уходишь от разговора, переводя его в другое русло. Почему ты не хочешь понять меня? Не только понять – даже выслушать меня не хочешь. Вот поэтому я и начинаю вести этот дневник. Может, когда-нибудь ты все-таки найдешь время и узнаешь, что я думаю и чувствую. Может, станешь относиться ко мне как прежде. Я ведь перед тобой ни в чем не виновата.
Но, может, ты думаешь по-другому? Конечно, в нашей жизни все мы хотели что-то изменить. Всегда есть то, о чем можно пожалеть, то, что можно было сделать как-то по-другому. Но обычно об этом начинаешь судить только по прошествии времени.
Я не помню в своей жизни моментов, когда я сильно колебалась, как поступить. Да и жизнь моя сложилась так, что по большому счету не было ситуаций, когда бы требовался серьезный выбор. Кроме одной… Но об этом чуть позже.
В чем ты можешь обвинить меня? Что я слишком много времени отдавала работе? Но работа сейчас это единственное, что у меня осталось. Если бы не было и ее, то я, наверно, вообще не смогла бы выжить тогда, когда ушел твой отец. И тогда, когда я сама добровольно отказалась от своего счастья.
Это только казалось, что твой отец ушел один, – ты ушел вместе с ним: сначала мысленно, а потом… потом ты тоже оставил меня. Конечно, этому есть рациональное объяснение. Ты начал учиться, захотел самостоятельной жизни. Отец снял тебе квартиру. Я осталась совсем одна. С котом. Из всех мужчин нашей семьи он единственный не бросил меня. Но будь у него выбор – кто знает?
Нет, я совсем не считаю себя плохой, недостойной вас с отцом. Просто так сложилась жизнь. Я, наверно, фаталистка, верю в то, что все заранее предрешено и сопротивляться этому только хуже. Надо просто с достоинством переносить все то, что посылается тебе свыше и… уповать на лучшее. Поэтому я и не злюсь на твоего отца. Он счастлив, и это уже немало. Значит, его выбор был в свое время правильным. Я надеюсь, что он счастлив.
Думаю, что и работай я меньше, он все равно бы ушел от меня. Конечно, поначалу это служило хорошим объяснением краха нашей семьи: я недостаточно внимательна к вам, все время отдаю школе и ученикам.
Во-первых, далеко не все время. Во-вторых, я все равно бывала дома поболее твоего отца и поболее тех своих подруг, которые трудились не двадцать часов в неделю, как я, а больше, да еще и на дорогу тратили время, живя далеко от школы. От них мужья почему-то не уходили. И для меня по-прежнему загадка, почему ты, когда отец объявил о своем решении уйти, принялся зло кричать на меня. Помню, как стояла и глупо улыбалась. Происходящее казалось какой-то несуразной, нелепой реальностью. Но все-таки реальностью?
Представь, что я давно начала думать, что с твоим отцом что-то не так. Он стал со мной реже разговаривать, замкнулся в себе. Подолгу где-то пропадал. Естественно, объяснял это загруженностью на службе. Ты знаешь, об измене я тогда совсем не думала. Может, потому что сама ее не допускала. И считала, что человек, с которым я связала свою жизнь, ее тоже не допускает. Я почему-то начала переживать тогда за его здоровье. Думала, что он подозревает у себя какую-то страшную болезнь. Осунулся, стал бледным, похудел. Нервничал и срывался по пустякам.
