Копенгаген 19-о столетия. Простая декорация представляет собой все места действия. Письменный стол со стулом в правом углу у авансцены, лицом к левой кулисе. Справа арка двери. Ступени справа по центру к мостику над окном справа ри центра. Под окном банкетка. Мостик у задника от окна справа по центру к окну слева по центру, слева от которого кровать. Под мостиком центральная арка. Лестница вниз между окном слева по центру и левой стеной, дверь в арке в левой стене. Под левым окном пианино со скамьей, которая ближе к центру. На пианино – ваза с розами. За пианино у задника – шпалера для вьюнов, по которой можно подняться к окну. Слева по центру диван. С мостика, у правого и левого окна пожарные лестницы ведут вниз. Актеры могут входить и выходить в любое время:
– из правой кулисы у авансцены;
– из правой арки;
– из левой арки;
– из центральной арки;
– из левой кулисы у авансцены;
– по пожарной лестнице у правого окна;
– по пожарной лестнице у левого окна.
Актеры часто остаются видимыми, не выходя из роли и в движении, когда разыгрываются картины, в которых они участия не принимают, могут подавать реплики из другого места и времени. Движение спектакля плавное и непрерывное. В каждом из действий нет пауз или смены декораций.
Музыка: вальс Шопена № 6 в ре-бемоль мажоре, известный, как «Минутка». Мы никогда не слышим, чтобы его играли плохо, но иногда его играют неуверенно, словно при обучении, и более медленно, чем мы привыкли его слышать. Независимо от того, медленно его играют или быстро, с чувством или нет, слушать этот вальс всегда приятно.
1
Сиюминутные эротические картины
(В темноте звучит вальс Шопена «Минутка», исполняемый на пианино. Это РЕГИНА, играет в тенях глубины сцены, когда освещается зона письменного стола. КЬЕРКЕГОР подходит к столу, находит дневник в черном переплете, открывает, переворачивает несколько страниц, написанное заинтересовывает его, он садится, читает вслух написанное в дневнике).
КЬЕРКЕГОР. Мои отношения с реальностью всегда были двойственными, словно я воспринимал себя некой фантазией. У меня много имен, но нет идентичности. Моя жизнь была попыткой жить поэтически. Но как создается поэзия из собственной жизни? Тщательным манипулированием исходного материала.
(ЙОХАННЕС появляется в центральной арке).
Все – образ. За миром, в котором мы живем, есть другой мир, как сцена, созданная на сцене, зеркала, отражающие зеркала.
(КОРДЕЛИЯ появляется в правой арке).
Актеры приходят и уходят, двигаясь от одной картины к другой.
(ЙОХАННЕС наблюдает, как КОРДЕЛИЯ идет к дивану и садится).
Я сам – фрагмент воображения бога, который тоже воображаемый, поэтому любая женщина, которая влюбляется в меня, находится во власти тени иллюзии.
(ЭДВАРД появляется в левой арке, с грустью смотрит на КОРДЕЛИЮ).
Как это глупо, верить, что люди что-то делают по причинам, которые мы можем понять.
(ЭДВАРД пересекает сцену, садится на банкетку под окном).
Только экстаз освобождает нас от времени, а экстаз – форма безумия.
(ЙОХАННЕС идет к авансцене, останавливается за диваном).
Все, пойманное во времени, забыто. Истинная миссия искусства – уничтожить реальность. Сиюминутные эротические картины ниже.
(Вальс заканчивается).
2
Надругательство над доверием
ЙОХАННЕС (обращается к КЬЕРКЕГОРУ через сцену, пока говорит, направляется к нему). Что вы читаете?
КЬЕРКЕГОР. Похоже, чей-то дневник.
ЙОХАННЕС. И где вы его взяли?
КЬЕРКЕГОР. Нашел здесь, в столе.
ЙОХАННЕС. И что именно вы искали в моем столе?
КЬЕРКЕГОР. Откуда я мог знать, что искал, пока не нашел?
ЙОХАННЕС. Так вам понравилось совать нос в мой дневник?
КЬЕРКЕГОР. Судя по всему. Не могу оторваться.
ЙОХАННЕС. Читать написанное другим – это надругательство над доверием.
КЬЕРКЕГОР. Писательство – это надругательство над доверием. Написанному доверять нельзя.
ЙОХАННЕС. Это художественный вымысел, знаете ли.
КЬЕРКЕГОР. А что нет?
ЙОХАННЕС. Все, что имеет значение, вымысел. Остальное – жизнь.
КЬЕРКЕГОР. То есть ничего этого в реальности не происходило? Эта девушка из дневника не существует?
ЙОХАННЕС. Возможно, девушка, похожая на нее, когда-то существовала. А что? Вы находите это непристойным?
КЬЕРКЕГОР. Все написанное непристойно.
ЙОХАННЕС. Вы думаете, я – преступник?
КЬЕРКЕГОР. Каждый – преступник.
ЙОХАННЕС. Тогда всех следует наказать.
КЬЕРКЕГОР. Всех и наказывают. Думаю, я знаю эту девушку. Девушку из дневника.
ЙОХАННЕС. Вы уверены, что узнали персонажа в чьем-то вымысле?
КЬЕРКЕГОР. Да. Я так думаю.
ЙОХАННЕС. И откуда, по-вашему, вы ее знаете? Из другого вымысла?
КЬЕРКЕГОР. Я уверен, что однажды слышал, как она играла на пианино.
ЙОХАННЕС. Эта девушка не играет на пианино.
КЬЕРКЕГОР. Откуда вам известно, что не играет?
ЙОХАННЕС. Потому что она – вымысел. Я создал ее. И знаю о ней все.
КЬЕРКЕГОР. Если вы уверены, что мы можем знать все о людях, даже если думаем, что эти люди созданы нами, тогда ты не понимаете ни людей, ни творчество.
ЙОХАННЕС. Я не прикидываюсь, будто что-то понимаю в творчестве.
КЬЕРКЕГОР. Тогда откуда у вас уверенность, что она не играет на пианино?
ЙОХАННЕС. Потому что она мне это сказала.
КЬЕРКЕГОР. И вы ей поверили?
(Короткая пауза).
ЙОХАННЕС. Я понимаю, о чем вы.
КЬЕРКЕГОР. Неужели? Так о чем?
(КЬЕРКЕГОР и ЙОХАННЕС смотрят на КОРДЕЛИЮ, которая встает и идет по самому краю авансцены, глядя в зрительный зал).
(Эхо шагов по брусчатке, собака, лающая в отдалении, хлопанье крыльев. КОРДЕЛИЯ на берегу озера, смотрит на воду, ЙОХАННЕС наблюдает за ней).
КОРДЕЛИЯ. Иногда, шагая вечером по городу, я осознаю, что не обращала внимания, куда иду. Темнеет, я одна, и заблудилась.
ЙОХАННЕС. Меня часто раздражают на улице люди, останавливая меня просьбой указать им путь. Полагаю, я выгляжу для них человеком, который знает, куда идет. Я всегда посылаю их в неправильном направлении, из принципа, чтобы освободить от иллюзии, будто кто-то знает, где они сейчас, не говоря уже о том, куда идут. Считаю, что этим я оказываю услугу обществу.
КОРДЕЛИЯ. Ночь такая тихая. Что-то летит через поле в темноте.
(Хлопанье крыльев. Вдали собачий лай).
ЙОХАННЕС. Я прошел мимо нее по тротуару. Ее тянуло к озеру. Когда заглядываешь ей в глаза, они словно сияют, непроницаемые и бездонные. Невинные глаза, нежные, но подсвеченные изнутри чем-то дьявольским, когда она улыбается.
