Глава 1. Воительница и чародей
Первым ощущением Беры была головная боль. Столь сильная, что падавший сквозь узорную решётку свет резал глаза.
«Какого драного чародея мне так хреново?.. – Бера уткнулась в шёлк пуховой подушки. Сладкий запах благовоний мучил чувствительное обоняние, и желудок зашёлся в болезненных спазмах. – Что же я так?..»
Вопрос, наконец, дошёл до затуманенного разума, и в памяти в мельчайших деталях вспыхнуло круглое лицо с бородкой, обрамлённое косичками светлых волос, голубые глаза, в которых Бера всегда черпала поддержку на тяжёлых тренировках и спорах со стражами. Лицо человека, который одобрял её дерзкое желание стать стражем…
Ёфур.
«Девушке не место среди стражей», – его насмешливый голос бил наотмашь, ломал всё внутри. Вчера. Он сказал это вчера.
Тошнота подкатила к горлу. Бера мучительно содрогнулась, ввинтила голову под подушку, зажала уши. Но в мыслях гремело:
«Ты для отряда – обуза».
Вчера, когда Бера ожидала от Ёфура обычной тренировочной разминки, он вдруг ударил по-настоящему. Меч, которым она не раз прикрывала в бою его спину, со звоном прокатился по полу. Клинок Ёфура застыл у шеи упавшей Беры. От ужаса и боли она не могла выдавить ни звука. А за плечом Ёфура, полулежа на скамейке, чародейка Амизи щурила густо обведённые чёрным глаза.
Бера попыталась не думать о том, как растерянно она переводила взгляд с холодно-презрительного лица Ёфура на смуглую Амизи, на её поганую улыбку одним уголком губ, говорившую: «Вот видишь, я была права».
– Тварь, как ты посмела втянуть в это Ёфура, – прошипела Бера. Гадкие слова из лексикона нижнего города роились на языке, жгли, рвались наружу.
Но вчера в тренировочном зале Бера не смогла их произнести.
Воспоминание обжигало, сводило с ума. Это было так унизительно, так постыдно!
«Дура! – Бера закусила простыню, заглушала рвущийся из груди крик подушкой. – Позволила себя так легко обезоружить, унизить! Глупая влюблённая дура!»
Ярость хлестала обнажённую Беру раскалёнными плетьми, выжигала внутренности и сердце.
«Будь проклят тот день, когда я поспорила с этой сучкой!»
Выплюнув изжёванный край простыни, Бера приподнялась на своей постели. Вчера она в полубеспамятстве ушла из Стражериума, так ничего и не сделав, сегодня её трясло от желания найти Амизи и вырвать ей волосы, расквасить её тонкий нос. Убить. И закопать на Пустоши. Вместе с Ёфуром!
Мысленно ругаясь, Бера стискивала уголки подушки. От ярости дёрнула их в сторону. Вены вздулись, засветились голубым. Затрещала ткань, выпуская мягкую набивку. Белые перья, щекоча соски и живот Беры, рассыпались по постели и крепкому мужскому заду.
Она тупо уставилась на упругие ягодицы.
Рядом с Берой, закрыв одеялом голову, лежал мужчина. Девичья кровать была ему коротка, поэтому ноги торчали в ажурном изножье. Бледные узкие стопы точно принадлежали не Ёфуру.
Но кому?
Бера лихорадочно оглядела постель и себя: ниже на простыне и на внутренних сторонах бёдер остались недвусмысленные следы близости с мужчиной.
На полу валялись два кубка, пустая тарелка. Огрызки фруктов были рассыпаны по плетёному саварскому ковру. Кресло опрокинуто, письменные принадлежности веером рассыпаны возле стола, словно их смели с него резким взмахом.
Наверное, так и было.
Сдерживая крик отчаяния и злости, Бера зажала рот ладонью.
«Нужно вспомнить. Самой. И вести себя соответственно: подумаешь, с кем не бывает. Конечно, со мной не бывает – точнее, не бывало».
Прижимая ладонь к горячему с похмелья лбу, Бера мысленно возблагодарила богов за то, что родители с её старшим братом уехали на смотрины, иначе её немедля обручили бы с этим неизвестным мужчиной.
Эта мысль вынудила Беру уставиться на стену, где вчера между стойками с мечами висели водяные часы. Теперь, опрокинутые, они не могли подсказать точное время. Моргнув, Бера посмотрела в окно, но по холодному освещению не поняла, это раннее утро или просто пасмурно.
Родители могли явиться с минуты на минуту, звон брачных цепей и бубнов уже зазвучал в раскалывающейся голове Беры, и это заставило её действовать.
Бера потянула одеяло с головы незнакомца. Тёмно-рыжие кудри, высвободившись, рассыпались по подушке. У Беры перехватило дыхание.
«Нет, только не он, нет-нет-нет!» – молилась она.
Вслед за растрёпанными кудрями показалась белёсая кромка кожи, у виска зачернённая размазанной обводкой глаз, острая скула, ухо с тонкими колечками пяти золотых серёжек.
Внутренности Беры падали в бездну, ей казалось, что она в кошмаре, разум отказывался принимать такую действительность, а отяжелевшая рука всё тянула одеяло, пока не обнажила чувственное, по-женски красивое лицо.
Закрытые глаза чародея Кнэфа были густо обведены чёрной краской по традиции его южной страны. Полные губы тоже казались очерченными. Матовая бледная кожа, как у холёных красавиц, выдавала примесь северной крови.
Сердце Беры выскакивало из груди: за Кнэфа родители станут сватать её с удвоенной силой, всё же принц. Пусть он в неофициальном изгнании, но царская кровь, честь и всё такое, и прощай свобода, прощай служба. У Беры дыбом вставали волосы.
Собираясь закричать «Убирайся!», она сдёрнула с Кнэфа одеяло и подавилась возгласом: на спине и плечах Кнэфа живого места не осталось из-за царапин, пересекавших церемониальные татуировки. Он словно с дикой кошкой подрался.
Эта мысль пробудила воспоминания.
«Дикая кошка», – назвал её Кнэф, разглядывая в зеркало на стене гостиной царапины. И добавил: «Не думал, что ты такая горячая». От его низкого чувственного голоса внутри всё завибрировало, и Бера засмеялась.
Сейчас она жгуче покраснела. И ещё сильнее её лицо припекло от воспоминания, как Кнэф ел с низа её живота клубнику.
– Кошмар его побери! – Бера закрыла лицо руками: она же не такая развратная.
Она не могла себя так вести.
Но память говорила другое… И Бера пожалела о её возвращении…
Бера вышла из Стражериума, не замечая, как мерцают в свете заходящего солнца статуи легендарных стражей, хотя это зрелище завораживало её с детства и даже теперь, после двух лет обучения и года службы. Бера брела, не слыша окликов дежурных, пытавшихся ей что-то втолковать.
Если бы кто остановил её и попытался заговорить, она не смогла бы понять чужих слов – так разрывалось её сердце.
На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.
Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отряде – прекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отряда – обуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».
